Логотип Международного фонда ветеранов и инвалидов боевых действий «Рокада» Международный фонд ветеранов и инвалидов вооруженных конфликтов «Рокада» - Фонд ветеранов боевых действий Никто, кроме нас! Это девиз нашего Фонда, помогающего ветеранам и инвалидам боевых действий.

Фонд ветеранов боевых действий

Сергей Говорухин

Никто, кроме нас...

 Левашов ехал в такси по залитому рекламными огня-ми пустынному городу.

Огни большого города... Интересно, кому светит реклама по ночам? Для кого переливаются огнями слоганы быстрорастворимых напитков, импортного пойла и дорогих сигарет? Для того, кто не спит которую ночь подряд, успокаивая свое больное сердце и не зная сумеет ли дотянуть до утра...

Зачем этому чужому городу далекая война с кровавыми боями на подступах к горным высотам и отчаявшимися, вызывающими огонь на себя, охрипшими лейтенантами, со вшами во фронтовых блиндажах, с обреченными на гибель рейдами десантно-штурмовых групп и разорванными в клочья телами еще мгновение назад живых людей?..

Мог ли он ответить на этот вопрос? Скорее: нет.

И в то же время он понимал, что если однажды, бреясь перед зеркалом, человек отложит кисточку для бритья и попробует вглядеться в самого себя – в этом будет и его Левашова заслуга.

Он посмотрел на часы: двадцать три часа пятьдесят две минуты. Через восемь минут наступит следующий день, беспощадно приближающий дату отъезда. Сколько ему осталось этих дней, часов, минут? Всего ничего. И первый свой день он уже прожил.

... головной дозор обогнул выступающую скалу и вышел на исходную тропу, с которой открывался вид на перевал.

– Успели, – выдохнул Истратов, – еще десять минут и хрен вы нас оттуда сбросите, суки!

– Что вы, товарищ капитан? – спросил идущий следом Брегер. – Перевал, Леня, перевал! – показывая рукой перед собой, говорил Истратов. – Еще немного и все!

– Хорошо бы, – обессилено улыбнулся Брегер.

Группа вытягивалась на тропу.

Собственно назвать это тропой можно было весьма условно. Справа от тропы, уходила вверх отвесная стена, когда-то завалившая тропу почти непроходимым камнепадом. И обойти валуны и мелкие скальные породы не представлялось возможным: слева метров на семьдесят обрывался край ущелья, по дну которого бежал горный ручей.

До противоположного, поросшего редким кустарником "берега" ущелья, было метров восемьдесят, может, больше. Он существенно возвышался над тропой и тянулся до самого перевала...

"Гиблое место, – подумал Левашов, из последних сил карабкаясь по камням и лишь время от времени ступая на тропу, – убраться бы отсюда..."

Об этом думали все в группе. Об этом думал Истратов. И только у тех, кто выбрал позицию на противоположном "береге" ущелья была совершенно противоположная задача...

И когда воздух распороли первые выстрелы – они уже ни для кого не были неожиданностью в этом, самим дьяволом созданном, тире... Успевшие укрыться за валунами и в спасительных ложбинках, открыли беспорядочный ответный огонь, давая возможность укрыться другим. Пока никто не успел определить, откуда ведется прицельный огонь, и сколько стволов пытаются сбросить группу с тропы. Все еще были живы, и на данный момент главным было только это.

Левашов бросился за косой, расколотый пополам, камень, сбросил с плеча кофр. В тоже мгновение над его головой высекло автоматной очередью каменную крошку. К нему повернулся, укрывшийся за тем же камнем Вагин.

– "Граники"9 молчат! – возбужденно крикнул он, – похоже на охранение нарвались... Если из "граников" начнут валить – нам отсюда не выбраться! – Нам отсюда итак не выбраться, – мрачно сказал Левашов.

– Это посмотрим, – сплюнул Вагин и, приподнявшись из-за камня, дал короткую очередь, пытаясь выяснить от-куда ведется огонь.

Метрах в десяти от них за ближайшим валуном, склонившись над картой, что-то кричал в гарнитуру радиостанции Истратов. Вокруг стоял такой шквальный грохот, что Истратову приходилось выкрикивать координаты по несколько раз.

– "Борты" вызывает, – предположил Вагин. – Вы бы поснимали что-нибудь, товарищ корреспондент.

– Пошел ты!.. – Левашов перекинул автомат в правую руку и переместился к правому краю скального обломка.

Именно в этом месте камень шел на косой срез, тем самым открывая идеальную стрелковую ячейку для стрельбы лежа. Левашов сосредоточенно осматривал противоположный склон, пытаясь обнаружить огневые точки "духов", но ему мешали пыль и дым над камнями.

– Справа от скального выступа метров двадцать – там у них пулемет! – Крикнул ему, снова высунувшийся из-за камня Вагин.

Левашов перевел мушку по указанному ориентиру и дал несколько длинных очередей.

– Ни хрена! – крикнул Вагин. – Правее!

– Да вижу я, твою мать! – взорвался Левашов. – Укройся, на хер!

И не выдержав, потянул Вагина вниз. Вагин неожиданно обмяк в его руке, захрипел и повалился на бок. – Вагин! – рванул его на себя Левашов. – Вагин!

Из под берета Геши Вагина стекала ровными струйками и падала на руки Левашова кровь. И только глаза по-прежнему смотрели строго и открыто, словно пытались до конца выявить огневые точки противника...

- Вечером мы приглашены в театр, – объявила Наташа.

- В какой еще театр? – вскинул бровь Левашов.

- Театр – это где артисты.

- Это-то меня и смущает, – сказал Левашов.

- Ты не любишь театр, Левашов?

- Я не люблю когда брызжут слюной и поднимают каблуками пыль из столетних половиков... – Господи, как можно так утилитарно подходить к искусству, – вздохнула Наташа.

– И все это в ярком свете прожекторов, – продолжал Левашов.

– Все? – спросила Наташа.

– Все.

– В общем, решено. Мы идем в театр, – отрезала Наташа.

– Идем, так идем, – покорно согласился Левашов. – В "Ленком"?

– В Московский областной...

– Нам что, придется ехать в область? – ужаснулся Левашов.

– Женька, ну нельзя же быть таким серым. Областной театр дает спектакль на сцене Дворца культуры "Прожектор"...

– Час от часу не легче...

Спектакль назывался "Мужской род, единственное число". О жене, которая оставила мужа, сделала операцию по изменению пола и в качестве американского полковника вернулась обратно.

Сюжет пьесы был виртуозно запутан и остроумен. Режиссер, приятель Наташи, поставил спектакль блестяще, и актеры, занятые в спектакле, играли легко и непринужденно, импровизируя на ходу и не смакуя лишние подробности.

Левашов подумал, что пьесу можно было поставить совершенно иначе: пошло и гадко. Он был благодарен Наташе за театр, за талант и смелость ее друзей и хотя все первое действие он часто глупо и неприлично хохотал, его ни на минуту не оставляла мысль о предстоящем отъезде.

Он уже жил войной, горами, и эти величественные гибельные горы были так далеки от происходящего в зале...

В антракте он предложил Наташе: – Пойдем, побродим где-нибудь...

– Тебе не понравилось? – расстроилась она.

– Что ты, Наташка, все замечательно, – он не мог объяснить ей, что ему осталось всего два дня, и эти два дня он не хочет, не может ни с кем ее делить. – А все-таки пойдем...

– Неудобно. Как я объясню... – она имела ввиду режиссера и актеров.

– Да, ерунда! – перебил Левашов. – Позвоним, поблагодарим, наврем что-нибудь поубедительнее...

– А, ладно, – махнула рукой Наташа, – пойдем, го-ре мое невежественное.

Они бродили долго. Миновали Большой Каменный мост, посидели в Александровском саду, вышли на Новый Арбат. У здания междугородней связи Левашов остановил Наташу и, глядя ей в глаза, сказал:

– Мне надо позвонить. Я очень тебя прошу: ни о чем не думай – это касается меня одного.

– Я все понимаю, – сказала Наташа и осталась на улице.

Левашов подошел к окошку диспетчерской.

– Псков, пожалуйста, – он протянул бумажку с номером телефона.

– Ожидайте, – прикрыла зевок сонная телефонистка.

За огромными, чисто вымытыми витражами переговорного пункта ждала Левашова Наташа. Левашов подошел к стеклу, прислонился, смотрел на Наташу. Почувствовав его взгляд, Наташа повернулась, подошла ближе и теперь тоже смотрела на него.

Они стояли, разгороженные витражным стеклом, и смотрели друг на друга. Долго, очень долго – несколько минут, в которые могла уместиться вся жизнь.

На мгновение ей показалось, что он прощается с ней, что происходит необратимое...

Он заметил в ее глазах далекие тревожные слезы...

"Я люблю тебя. Только тебя. Не волнуйся, все будет хорошо. Нет никакого повода для беспокойства. Я с тобой. Я не оставлю тебя, чтобы они там все не пророчили..."

Она услышала его, хотя он ничего не сказал. Услышала и успокоилась. И когда телефонистка объявила номер его кабины, и он, жестами объяснив ей, что его вызывают, поправил несуществующий галстук и пошел к телефону, в ней уже не оставалось ничего от только что пережитых тревог.

Он вошел в кабину и снял трубку. – Мама... – сказал он.

– Женька...

– Как дела, мам?

– А все хорошо, – отвечала мать, – сидим с девочками, отмечаем день рождения Ниночки Ветровой... – Она взяла аппарат на длинном телефонном шнуре и перешла в соседнюю комнату, волоча шнур за собой. – Ты помнишь, Ниночку?

– Помню, – соврал Левашов.

– Ниночке уже шестьдесят два, – грустно сказала мать, прикрывая за собой дверь. – Стареем мы, сыночек...

– А почему у тебя? – возмутился Левашов, старательно обходя тему приближающейся старости. – У Ниночки что – своего дома нет?

– Ты же знаешь Ниночку, – вздохнула мать, – она такая легкомысленная...

Левашов попытался представить себе шестидесятилетнюю легкомысленную Ниночку и не смог.

– Как ты, сыночек? – спросила мать. – Я уезжаю, мам...

– Куда? – голос матери изменился. – В Арктику, за Полярный круг...

– Там же вечная мерзлота, Женя...

– Какая мерзлота, мама. Апрель на дворе.

– Ну, положим, еще март. А зачем ты едешь?

– В экспедицию, на съемки. Я звоню сказать, чтобы ты не волновалась – вряд ли я смогу тебе звонить в ближайшие полтора-два месяца...

– Там что нет телефонов?

– Мам, ну откуда в Арктике телефоны?

– Женя, ты говоришь мне правду? – спросила мать. В ее голосе появились просительные, отчаянные нотки.

– Мама, ты старая мудрая еврейка. Как я могу тебя обманывать?

– А ты юный нахальный антисемит.

– Мама... – Левашов помедлил секунду-другую. – Я кажется женился...

– Что значит кажется? – изумленно спросила мать.

– В смысле, мы еще не расписались... – А она... – мать затруднялась подобрать слова.

– Она для меня все, – опрометчиво сказал Левашов и тут же поправился. – Ты и она.

– Конформист, – рассмеялась мать. – Как ее зовут?

– Наташа.

– Я буду ей звонить, – тоном, не принимающим возражений сказала мать. – Она живет у тебя? – У меня.

– Когда ты едешь?

– Через два дня. Мама, мое время заканчивается. Ты не беспокойся – это самая рядовая командировка. Хочешь, я привезу тебе белого медвежонка...

– Зачем мне медвежонок – мне вполне достаточно тебя одного.

– Я целую тебя, мама. Счастливо. – Будь аккуратнее, сыночек... Их разъединили.

Их разъединили давно, а мать, по-прежнему, сидела на диване с трубкой в руке, не понимая, почему так безнадежно обрывают сердце привычные телефонные гудки.

Что в разговоре с сыном поселило в ней тревогу? Чрезмерная будничность тона, на которую она покупалась не раз? Арктика, из которой невозможно позвонить? Ни разу за два месяца?..

В комнату вошла легкомысленная Ниночка. – Женя звонил? – спросила она. Мать кивнула.

– Как он?

– Женился, – отрешенно сказала мать.

– То есть как? Не поставив тебя в известность...

– В смысле, они еще не расписались... – машинально повторила мать фразу сына.

– Это – ничего, – примирительно сказала Ниночка, – молодость. Пойдем, Сонечка, все тебя ждут.

Мать подняла на Ниночку полные отчаяния глаза.

– Он сказал, что уезжает...

– Куда?

– В Арктику, за Полярный круг...

– А это не опасно? – на всякий случай спросила Ниночка, совершенно не представляя себе, что такое Арктика и за каким она Полярным кругом.

– Нет никакой Арктики! Никакого Полярного круга! – Исступленно, почти на крике выводила мать. – Понимаешь, нет! Он опять едет туда, на эту проклятую войну! – На какую войну? – недоуменно спросила Ниночка.

– Которые никогда не кончаются в этой стране, – зло и неожиданно спокойно сказала мать.

Она уже взяла себя в руки. Она приняла решение.

– Я поеду к нему, – твердо сказала она.

– Ты прости меня, Сонечка, – как можно деликатнее и от того еще больше смущаясь, сказала Ниночка, – но мне кажется, ты можешь им помешать... Ведь они, вероятно, счастливы.

Мать резко встала. Она собиралась ответить что-то гневное, оскорбительное, но вдруг поняла, что сейчас права не она, а ее легкомысленная подруга Ниночка Ветрова.

Наступает время, когда матери начинают мешать своим сыновьям. И это время неизбежно. Да, это не касается ее сына – не такие у них отношения, но сейчас (пусть ее предположения тысячу раз справедливы) имеет ли она право вмешиваться в его жизнь?..

- Что же мне делать, Ниночка? – беспомощно спросила мать.


9  «граник» – гранатомет
 

Назад  1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9   Далее


© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.

Карта сайта :: Изготовитель – 'Свой сайт каждому'

  Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru  

Copyright © 2006 – 2016  Фонд «Рокада» – фонд ветеранов боевых действий