Сергей Говорухин
Никто, кроме нас...
...Левашов включил камеру, выставил трансфлокатор на максимальную кратность.
– Не считай меня за идиота, – перехватив настороженный взгляд Истратова, сказал он, – я не хуже тебя знаю как бликует оптика на солнце. Попробую снять,
когда начнется...
– Долго ждать придется, – усмехнулся Истратов, – аккумуляторы сядут.
– Не ваше дело...
Группа Балабанова вышла на линию атаки. Сосредоточились за полуразвалившимся саманным забором. – Всем отдыхать, – приказал Балабанов. – Восстанавливать
дыхание.
– Вы бы еще производственную гимнастику объявили, товарищ лейтенант...
– Производственную гимнастику, Вагин, я тебе в отряде объявлю, – зловеще пообещал Балабанов.
Десантники, привалившись к забору, на мгновение закрыли глаза. В своей короткой жизни им уже приходилось убивать. Но тогда это было на расстоянии
автоматной очереди, в худшем случае, снайперского выстрела. Через несколько минут им предстояло убивать открыто. Ножами. Кромсать, резать до последнего
вздоха, добивать в сердце. А они всего лишь были мальчишками. По двадцать с небольшим. Кому-то меньше...
Что они видели в это мгновение?
– Приготовились, – скомандовал лейтенант Балабанов и десантники увидели как нервно дернулся розовый шрам на его щеке. – Макаров, Чеклин, Брегер – обходят
слева. Шарафутдинов, Вагин, Осипов – справа. Остальные со мной. Ползком, ни единого шороха... Начинаем по взмаху моей руки.
Поползли.
Для расчета ДШК "духи" выбрали идеальное место: на окраине кишлака, в местами сохранившемся доме, под тенью чудом уцелевшего дерева. Со своей позиции,
оставаясь невидимыми для вертолетов противника, они полностью контролировали воздушное пространство и, проходящую выше, горную тропу.
Они учли и то, что по развалинам к ним можно было подойти практически вплотную: на крыше, в направлении кишлака была оборудована наспех замаскированная
пулеметная точка.
Но сейчас точка пустовала: было время намаза.
Ким Балабанов тщательно распределил пальцы на рукоятке ножа, опустил его лезвием вниз, коротко взмахнул рукой и, опираясь о теплые камни, перемахнул
останки развалившегося забора...
Спиной к забору, подстелив под колени шейные платки, четверо моджахедов совершали намаз и ни война, ни что другое в этот момент не занимало их...
– Началось, – сказал Истратов.
Левашов перекинул камеру, включил запись, прильнул к визиру... В несколько стремительных прыжков Ким преодолел расстояние до ближайшего, успевшего
оглянуться на неожиданный звук, моджахеда и, пав на колено, всем корпусом всадил нож в его спину. Добротно сработанный нож разведчика, почти не испытывая
сопротивления, вошел сверху вниз вдоль позвоночника и опрокинул моджахеда на землю.
Следующий за ним моджахед успел встать, повернуться и получить неточный, смазанный, но достигший цели удар в сердце от сержанта Стеценко.
Брегер прыгнул сбоку на третьего и, увлекая его за собой, в падении перерезал горло – именно так, как это любили делать они...
Четвертый моджахед вскочил на ноги, блокировал нож Чеклина, резкой подсечкой бросил его на землю, и метнувшись в сторону, успел коснуться автомата, но
Вагин в прыжке достал его ногой, повалил на землю и пробил ножом основание черепа.
Кровавый рукопашный бой, исступленное безумие схватки были позади. И сейчас, глядя на четверых, затихающих в последней агонии моджахедов, никто из
десантников не испытывал ничего, кроме опустошения и физического отвращения к самим себе.
Вагин отполз в сторону и, встав на четвереньки, содрогался в конвульсиях – его выворачивало наизнанку.
Брегер сидел, положив окровавленные руки на колени, и неотрывно смотрел в землю. И единственный среди них офицер – Ким Балабанов сейчас не отдавал никаких
приказаний – он выщелкивал из автоматного рожка, в брошенный под ноги берет патроны, и тут же снаряжал вновь. И ни одному человеку в мире Ким не смог бы
объяснить, зачем он это делает.
К развалинам подходила группа Истратова.
Левашов включил камеру: безжизненные, неестественные тела моджахедов в запекшейся крови, частые, нервные затяжки дешевых солдатских сигарет, окровавленные
руки Брегера, присевший рядом с Брегером, тронувший его за плечо, Истратов...
– Ничего, Лень, – сказал Истратов, – по первому разу – всегда так...
Брегер смотрел перед собой отсутствующим взглядом.
– Это же люди...
– Все люди... – неопределенно сказал Истратов.
Десантники обыскивали убитых, выводили из строя ДШК. Под одним из убитых неожиданно зашипела портативная радиостанция. И хотя в этом не было ничего
необычного, Истратов вздрогнул, стремительно подошел к убитому, перевернул его на живот и поднял рацию.
Не нужно было знать фарси, чтобы понять: эфир настойчиво вызывает расчет ДШК. – Через два, максимум три часа их начнут искать, – сказал Истратов подошедшему
Балабанову. – У нас единственный шанс: выйти к перевалу раньше "духов"...
– Не успеем, – дернулся шрам на щеке Балабанова.
– Не успеем – тогда конец, – Истратов повернулся к взводу. – Подъем, золотая рота!..
Дома Левашова ждало письмо.
Он даже не посмотрел обратный адрес – письмо могло быть только оттуда, откуда он ждал его меньше всего. Со дня встречи с Наташей он хотел только одного:
чтобы ему не написали, не позвонили, не позвали из прошлого.
Его позвали. Надо было идти.
Левашов зашел в ванную, накинул крючок и распечатал конверт. Собственно, можно было и не читать – в противном случае его бы, скорее всего, не известили. Но
он прочел – еще оставалась надежда на отрицательный ответ. Кинокомпания "Пирамида" извещала господина Левашова о том, что представленная им заявка на
производство полнометражного документального фильма "Война..." и прилагаемая к заявке смета рассмотрены положительно. Господин Левашов приглашается на
студию для окончательных переговоров и подписания авторского договора.
Он попытался закурить и увидел, как мелко и стыдно трясутся руки. Неужели он боится? Ведь все это уже было в его жизни...
Было все. Не было Наташи.
Он сунул конверт в задний карман брюк и вышел из ванной.
Наташа распаковала сумки. Сейчас она разложит вещи, забьет холодильник хариусом и грибами, разберет и
вымоет квартиру. В понедельник они собирались подать заявление... Он сам предложил ей это.
"Зачем?" – спросила она. – Я же пошутила тогда..."
"Чтобы все было по-человечески..."
"Странные у тебя представления о человеческом... Штамп в паспорте – что в этом человеческого? Распишемся, обзаведемся совместно нажитым имуществом, и все
рухнет..."
Но он настоял. Глупо, капризно. Знал, что его, вероятнее всего, ожидает, и настоял.
Он почувствовал необъяснимую, парализующую тело слабость. Поспешил дойти до кресла и закрыть глаза.
– Что, Жень? – тревожно спросила она. – Женя! Что в этом письме?
– В письме... – не открывая глаз, как можно буднишнее произнес Левашов, – приятная неожиданность. Бухгалтерия студии извещает меня о выплате гонорара за
рекламу бразильского кофе. Правда, делается этот кофе в одном из московских подвалов преимущественно из свекольного жмыха, но это уже неважно...
– Мне показалось...
– Креститься надо в таких случаях, товарищ Наташа. Или вы убежденная атеистка?
"Господи, что я несу. Кто бы послушал..."
Он уже не слышал, что отвечала ему Наташа. В компанию нужно явиться сегодня в шестнадцать часов. Значит, в шестнадцать тридцать он будет знать, сколько
ему осталось.
Но еще не поздно и отказаться. Но он знал, что не откажется.
Левашов не любил весну. Он не разделял всеобщего оптимизма по поводу бегущих ручьев, апрельской капели и распускающихся почек, считая весну самым
несозерцательным временем года.
Но сейчас, сидя в сквере у памятника героям Плевны и невольно наблюдая шумную кутерьму апрельского дня, он подумал о спасительном свойстве весны: весной
проще отрываться от насиженных мест. Даже в самое не-предсказуемое путешествие. Весна дает человеку надежду на то, что все сложится хорошо. И только осенью
он понимает, как неосмотрительно доверился весне.
С чего все началось? С прободной язвы Михалыча. Недельного обследования, закончившегося последней в его жизни госпитализацией: у Михалыча обнаружили рак
легкого, метастазы которого неумолимо разрушали изможденное тело фронтового оператора... Михалыч умирал в Кремлевской больнице. В одноместной палате
номенклатуры среднего звена с телефоном, телевизором, кнопкой вызова подчеркнуто вежливых медсестер и вальяжной, многозначительно покашливающей на
утренних обходах, профессурой.
Словно ни парк за окном, ни солнце в глубинах мироздания, ни дыхание ноябрьского утра, а телефон, телевизор и встроенный шкаф в углу предопределяли начало
и конец человеческой жизни.
– Как тебя сюда занесло-то? – изумленно спросил Левашов, присаживаясь на стул у постели Михалыча.
– Студия постаралась... – усмехнулся Михалыч. – Жизнь у меня была так себе... Скотская, откровенно говоря, была жизнь. Зато умираю, как член Политбюро...
– У вас больных разговоры о смерти – что-то сродни мазохизму... Умирает он...
– Ладно, Жень, – устало сказал Михалыч, – это врачи всегда считают себя умнее пациентов, хотя последнее как раз наоборот. Все я про себя знаю...
Они замолчали.
Михалыч от усталости, Левашов от попытки бессмысленного утешительства. Что он мог сказать человеку, с которым два года провел бок о бок на войне. Человеку,
который знал цену жизни и смерти гораздо лучше его самого.
– Курить-то здесь можно?
– Кури, хрен с тобой, – разрешил Михалыч.
Левашов закурил, открыл фрамугу. В палату потянуло вечерней свежестью.
– Воздух здесь хороший...
– Знаешь, – сказал Михалыч, – я всегда боялся смерти, а сейчас, когда до нее осталось вот-вот – мне почему-то безразлично... Может это и есть мудрость,
Левашов?.. Жаль, что она приходит в конце – на нее не остается времени...
– Когда тебя выписывают? – неестественным голосом спросил Левашов.
– Думаю, скоро... В принципе я распорядился всеми своими делами. Осталось это... – Михалыч достал из тумбочки четыре бетакамовских кассеты. – Здесь шесть
часов материала. Все, что я правдами-неправдами снял в последний год войны. Я отдаю это тебе. Придумай что-нибудь. – Что?
– В Таджикистане война... – Знаю, – отвернулся Левашов.
– И все?
– Все.
– Это наша работа, Жень... Таджикистан – следствие всей этой сучьей государственной политики. Мы ушли из Афгана и получили Таджикистан, и неизвестно что
получим еще... Россия обязана знать об этой войне. Сними ее, Жень... А идея... Идея придет сама по себе.
– Кому это теперь нужно?
– Не знаю, – глядя в сторону, не сразу ответил Михалыч. – И все-таки сними. Докажи, что мы были правыми...
Назад 1 | 2 | 3 |
4 |
5 | 6 | 7 | 8 | 9
Далее
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.
