Сергей Говорухин
Никто, кроме нас...
... задача группы состояла в следующем: выдвинуться от сгоревшей заставы, пройти ущельем Каферкаш, миновав развалины Шурупдары и
ликвидировав позицию на высоте 1058,2, с которой "духи" неоднократно обстреливали заставы и прилегающие к ним посты. Далее — до развалин кишлака Камсург,
где по информации с афганской стороны и подтвержденным разведданным концентрируются большие силы боевиков, для дальнейшей переброски вглубь Таджикистана.
Заняв господствующие высоты и тщательно изучив обстановку, вызвать по рации звено МИ-24 и дальнобойную артиллерию.
Нанеся по лагерю противника точечный ракетно-штурмовой удар, "борты"4 уступали место тяжелой артиллерии, которая обрабатывала квадрат по указанным
Истратовым ориентирам и только с последним залпом в бой ввязывалась сама группа, уничтожая оставшуюся живую силу противника.
План операции, маршрут следования, состав группы, вооружение – все это не раз отрабатывалось на закрытых штабных совещаниях и было продумано до мельчайших
подробностей, за исключением одного – никто не мог предсказать исход операции.
Считавшийся безопасным район Камсурга не контролировался нашими войсками длительное время. Но две недели назад "духи" вновь навели переправу и за это
время перебросили на нашу сторону до трехсот боевиков и большое количество вооружения.
Группа капитана Истратова насчитывала тридцать пять человек. Но не потому, что у командования не хватало хорошо подготовленных бойцов, а потому, что
подобного рода операция и не предусматривала большего количества людей.
Тридцать пять человек были тем оптимальным числом, которое позволяло группе быстро и скрытно пройти многочасовой маршрут, оперативно сориентироваться на
местности и, в конечном счете, уничтожить базу противника.
Но кажущаяся простота и ясность поставленной задачи оставались жить на топографических картах и в секретных штабных документах, а в действие вступал
безжалостный закон горной войны, способный изменить ситуацию в любую секунду. И опровергая все логические доводы, его смертельный опыт говорил: будь готов
к худшему, рассчитывай только на себя.
Еще неизвестно, сколько тебя ждет на пути мин-ловушек, непредвиденных боестолкновений и хорошо организованных засад. Удастся ли бесшумно, не привлекая к
себе внимания, снять пост на высоте 1058,2 и боевое охранение в районе Камсурга.
Хорошо бы пройти маршрут бескровно, выйти к заданному квадрату, дать координаты и (пропади они пропадом эти ордена – чаще всего их дают посмертно)
остаться всего лишь наблюдателем чужой работы.
Но война – есть война. И то, чего сегодня не сде-лаешь ты, завтра может обернуться гибелью других. А у них, как и у тебя, одна жизнь, и так хочется прожить
эту жизнь вдалеке от войны, так хочется уцелеть...
И пока совершенно неясно насколько точно отстреляются неуправляемыми снарядами "борты", по квадрату ли, имея весьма приблизительные непристрелянные
ориентиры, отработает дальнобойная артиллерия, да и само понятие "господствующие высоты" носит в районе Камсурга не более чем условное название.
И какой фактор внезапности не используй, какую огневую мощь не привлекай – все-таки триста человек – не тридцать, и одному богу ведомо, чем все это может
закончиться.
Это понимали и десантники Истратова и те, кто провожал их. И потому, на зарывшейся в землю заставе, где ночевала группа, в тесных и темных ее блиндажах было
непривычно тихо и скорбно в этот последний перед выходом вечер.
И хотя был у начальника заставы день рождения, стояла на снарядных ящиках водка, сидела в блиндаже фельдшер Катя Рябова – красивая высокая гимнастка в
тонкой, вызывающе изысканной для войны оправе, кто-то неудачно шутил, пытаясь заполнить паузу – все это было как-то странно и неуместно сегодня.
Десантники почти не пили. Они уже были в завтрашнем дне и этот день, храня и спасая их, заставлял еще раз чистить и проверять оружие, спаривать изолентой
автоматные рожки, подгонять снаряжение, меняя тяжелые банки консервов на патроны и гранаты к подствольным гранатометам.
Движения и жесты солдат были точны, практически машинальны, но в них уже чувствовалась та усталость и обреченность, отличающая людей уходящих в далекий,
не-известный и, быть может, последний путь.
Всех, находящихся в этот час в блиндаже, свели одни дороги войны. Но если судьба остававшихся на заставе была более-менее ясна, то судьба
десантно-штурмовой группы была настолько неопределенной, что по законам войны было страшнее самой предсказуемой определенности.
Каждый боец заставы готов был поменяться местами с любым из десантников, но там наверху все было десятки раз спланировано и утверждено, и потому уходили
именно эти тридцать пять и никто не имел права заменить их...
Левашов проснулся от ощущения свободного полета.
Он, конечно, никуда не летел – лежал, выпростав руки из под одеяла, небритый, неухоженный...
Он вспомнил: у Платонова в одном из рассказов была Маша – дочь пространщика. Пространщик – это профессия? Он, Левашов пространщик по состоянию души.
Иногда у него складывалось ощущение, что это и не жизнь вовсе, а лишь долгая изнурительная командировка, в которую его послали по ошибке, не сразу решились
отозвать и, в конце концов, забыли о нем.
Он побродил по квартире, мучительно пытаясь перебороть похмелье. Достал из шкафа двубортный, вполне приличный еще костюм, свежую, на удивление выглаженную
рубашку, итальянские, также имеющие безупречный вид, ботинки, и не мог не восхититься собой.
Было и длинное кашемировое пальто и красивое, спокойных расцветок кашне – ему было в чем предстать перед Наташей и в этом оправдаться перед ней.
Он долго лежал в ванне, брился и все же выпил две рюмки водки, бесконечно презирая себя и одновременно оправдывая.
Стало легко и свободно. Он знал: Наташа придет. А если не придет, то обязательно пройдет мимо памятника Пушкину, где теперь каждый день будет ждать ее
Левашов.
Его не оставляло ощущение первой встречи, и если бы сейчас его спросили: есть ли у вас жена? – он бы ответил: да, есть, ее зовут Наташа.
Он знал: они должны быть вместе. И это также естественно, как и то, что судьба свела их в последнем вагоне электрички.
Левашов ждал Наташу больше часа, окончательно промерз в своих легкомысленных ботиночках и, когда она неожиданно позвала его, не сразу поверил, что это
Наташа.
Она была хороша, удивительно хороша, и все же ее красота была такой второстепенной, по сравнению с бездной глубины и одиночества, в которую можно было
падать всю жизнь.
"И эта женщина приходила сюда дважды, мерзла, ждала меня, скотину..."
Он почувствовал, что пропадает.
– Я не хотела заставлять вас ждать, – сказала Наташа, – так вышло.
– Вы можете сейчас уйти и прийти, когда вам вздумается. Я буду стоять на этом месте. Только время от времени менять цветы, чтобы они не завяли
окончательно. – Он протянул Наташе цветы. – Простите меня, Наташа.
– Я почему-то не сержусь на вас. Шла сюда и думала: вот сейчас увижу его, скажу все, что о нем думаю, повернусь и уйду. А увидела вас и поняла, что мне
ничего не хочется говорить, и уходить не хочется...
– Не уходите, – Левашов смотрел себе под ноги. – Я без вас пропаду.
– Пропадете... А вы, правда, воевали в Афганистане?
– Что?.. И это успел сказать... Я не воевал – был в командировке. В общей сложности, два года.
– А орден?
– Какой орден? – Левашов поморщился. – Орден, как орден. Черт бы его побрал...
Он отвернулся.
– Мне казалось, что я стала забывать вас, – она провела рукой по его лицу. – Плохо вам?
– Плохо.
– Здесь недалеко есть кафе. В нем я начинала работать посудомойкой. Там меня помнят и дадут нам конь-як, крабовые палочки под майонезом и удивительно
вкусную печень с жареным луком. Вы любите жареный лук?
– Не очень. Знаете, Наташа... Может быть, мы поедем ко мне? Я утром сделал уборку... Если это, конечно, не противоречит вашим принципам...
– Не противоречит. Но вечером у меня... Вечером у меня представление и нужно быть в форме.
– Представление?
– Я работаю в ночном клубе.
– Стриптиз-девочкой?
– На подтанцовках у одной певички. Она выше ночных клубов не поднимается...
Левашову стало гадко. Да еще небо серое и безликое нависало над ними, как потолок малогабаритной квартиры.
– Представляете, – сказал он, – если бы сейчас журавли. Журавли над Москвой...
Она все поняла.
– Вас смутил род моих занятий. Я и не собиралась ничего скрывать. И убеждать, что моя работа заканчивается с последней пропетой песней... Я совсем иначе
планировала свою жизнь, а она сложилась вот так, то есть никак... И ничего с этим уже не поделаешь...
– Бог с ним, – согласился Левашов, – пойдемте в ваше кафе.
Он и не знал о существовании этого кафе в центре Москвы. Кафе принадлежало союзу театральных деятелей, но вопреки громкому названию выглядело убого и
пустынно.
– Наташка! – воскликнула одна из официанток.
– Галка! – обрадовалась Наташа. – Ну, как вы здесь?
– Что нам будет, ветеранам общепита – мы любые времена переживем... Ты-то как? Все там же?
– Там же, тогда же...
– А что же молодой человек, – Галя кивнула на Левашова, – не положит этому конец?
– Молодой человек появился только сегодня – два дня морочил мне голову. Я возлагаю на него большие надежды. Не знаю, оправдает ли...
– И к могиле покойного, вместо терновых венков, были возложены надежды, которые он так и не оправдал при жизни, – сумеречно продекламировал Левашов. – Вы
вот что, Галя, принесите нам, для начала, меню.
– Какое меню? – изумилась официантка. – У нас кроме коньяка и крабовых палочек уже лет пять, как ничего нет. Ну, еще печенка... Тушеную капусту
предусмотрительно не предлагаю.
– Вот те раз, – расстроился Левашов, – а я собирался блеснуть...
– Теоретически вам это удалось, – успокоила его Наташа.
Они забрались в дальний угол, к двери служебного входа, хотя в этом и не было особой необходимости – кроме них в кафе сидело человек пять-шесть.
Появилась Галя, расставила на столе заказ.
– Посидеть, что ли, с вами.
– Ты извини, Галка, – серьезно сказала Наташа, – мы не виделись целую жизнь.
– Это срок! – не смутилась Галя.
И исчезла.
– Вы, наверное, чувствуете себя неуютно? – спросила Наташа.
– Вообще я стараюсь не злоупотреблять этим, – Левашов постучал по горлышку бутылки, – но иногда срываюсь... И что удивительно – особенно не стремлюсь
возвращаться из этого состояния. Я никогда не думал, что так гадко быть трезвым сегодня...
– Я понимаю вас, – как эхо отозвалась Наташа. – Со мной происходит тоже самое...
Она взяла его за руку.
– Вряд ли что-нибудь переменится вокруг нас...
– Вряд ли, – согласился он. – Послушай, где ты была все это время?
– Просто ты не искал меня.
– Искал. Иногда мне казалось: вот-вот, это ты. До тебя оставалось каких-нибудь два шага, но я не делал их...
– Никогда?
– Никогда.
– Я тоже. Это были не мы.
– Я никуда не отпущу тебя. Сегодня ты бросишь все...
– Брошу, – легко согласилась она. – Давай все-таки выпьем. И поешь. Я за тобой поухаживаю. – Она подвинула ему крабовые палочки, сделала бутерброд с
паштетом. – Бедный мой Левашов. А как тебя зовут?
– Евгений. Женя.
– Правда? Как я люблю это имя. Женя, Женечка, Наташа... Ну что, выпьем?
Они выпили.
– А что было главным в твоей жизни? – спросила она.
– Поиски тебя.
Она смотрела выжидающе.
Он задумался на мгновение, ответил коротко:
– Война.
– А если тебя позовут вновь – ты пойдешь?
Он молчал, глядел мимо нее. Этой женщине нельзя было врать. Никогда. Ни в чем.
– Пойду.
– И я не смогу тебя удержать?
– Как тебе объяснить...
– Не надо ничего объяснять... Я люблю тебя, Лева-шов. Все остальное неважно.
Он находился в каком-то странном оцепенении. Неужели случилось то, чего он ждал всю жизнь?
Он разлил коньяк, поднял рюмку.
– Ну вот: мы муж и жена. С сегодняшнего дня начинается наша жизнь. Она пройдет под флагом крабовой палочки.
– Под майонезом...
– Майонеза обещать не могу...
– Скажи, а как жена я могу поинтересоваться, чем ты занимаешься?
– А ты, собственно, только и делаешь, что интересуешься.
– В конце концов, я выхожу замуж впервые.
– Это аргумент. А работаю я оператором на одной жуликоватой, но крайне независимой студии.
– Да? – удивилась Наташа. – И что же вы снимаете?
– Рекламу, клипы.
– Какие?
Он назвал.
Наташа болезненно поморщилась.
– Господи, какая гадость.
Она приоткрыла портьеру, посмотрела в окно. Через давно немытые стекла первого этажа были едва различимы лица совсем чужих людей.
– Когда человек счастлив – окружающие кажутся ему только прохожими, – сказала она. А ты пробовал заняться чем-нибудь другим?
– Мне некого было стыдиться. У меня не было тебя.
Он долго смотрел на нее, наконец, сказал:
– Наташа... Мы будем жить нелегко, может, бедно, но мы останемся собой. Ты согласна?
- Конечно, – ответила она просто.
4 «Борт» – вертолет.
Назад 1 | 2 | 3 | 4 |
5 | 6 | 7 | 8 | 9
Далее
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.
