Сергей Говорухин
Никто, кроме нас...
... группа шла по склону.
Впереди, держа щупы наперевес, вглядываясь в каждый метр тропы, шли "охотники"1. Следом за "охотниками" головной дозор и старший группы
капитан Истратов.
За Истратовым взвод десантно-штурмовой группы.
Шли молча. Каждое слово, ненужная фраза, лишнее движение отнимали, и без того, уходящие силы. И горы величественные и бесконечные хранили такое молчание,
что порой десантникам казалось, будто они всего лишь совершают многочасовой учебный переход, который вот-вот закончится возвращением на базу, обжигающем
душем и прохладными простынями до утра.
Но они знали: это не так. Напряженная тишина, нарушаемая осыпающейся галькой под тяжелым шагом десантных ботинок, в следующую секунду может разорваться
выстрелом из "эрэса"2 или гранатомета, подрывом на радиоуправляемом фугасе, автоматными очередями, скоротечным или многочасовым боем, в котором кто-то
останется жив, а кто-то примет смерть здесь, под бездонным небом Таджикистана.
И потому, все они, измотанные суточным рейдом, мучаемые жаждой, волокущие на себе автоматы, "мухи"3, огнеметы, тяжелые пулеметы Калашникова, снайперские
винтовки и неподъемный боекомплект, настороженно всматривались в едва шелохнувшуюся веточку, упавший с горы камень, в любой посторонний блик под солнцем,
вслушивались в еле различимый чужой звук, тем самым, оставляя себе возможность опередить противника, мгновенно выбрать позицию, успеть открыть поражающий
огонь, выжить и победить...
Левашов проснулся после заката, когда солнце уже ушло в темнеющие у горизонта леса Подмосковья.
Он еще подумал, что солнце сейчас лежит себе на боку и все ему трынь-трава. Оно-то свои обязательства выполнило. А может солнце лежит на спине, нога на
ногу, усмехается и приговаривает: " Ну-ну! Молодец ты, все-таки, Левашов... Мужчина! "
Именно так он к себе и обратился.
Смотреть на часы было уже бессмысленно – он и не посмотрел.
Голова трещала по швам. Он подумал о холодном пиве, водке, пельменях и, вспомнив, что все это есть в холодильнике, ужасно расстроился.
Левашов пребывал в той стадии запоя, когда чем старательнее пытаешься выйти из него, тем головокружительнее срываешься в обманчивую бездну.
– Все, баста! – сказал он вслух и сам не поверил в сказанное.
В это время и раздался телефонный звонок.
– Левашов?
– Я, – ответил он и подумал, что надо было изменить голос, сказать, что Левашов вышел, а позже перезвонить самому с более убедительными оправданиями,
вроде: бабушка полезла вворачивать лампочку, упала с табуретки и сломала ребро, ногу и все вставные зубы... Хотя какая, к черту, бабушка.
– Это становится забавным... Второй раз вы назначаете мне свидание и второй раз не приходите. Я уж было решила, что вас нет, а так мираж, фантом... А вы
оказывается ничего, существуете.
– Вот именно, существую.
– Что, так и не вышли из коматозного состояния?
– Пытаюсь, – честно признался Левашов.
– Это обнадеживает. Значит, когда-нибудь мы все же встретимся.
– Знаете что, Наташа, – набрался храбрости Лева-шов, – приезжайте ко мне. У меня есть холодное пиво и пельмени.
Про водку он предусмотрительно умолчал.
– Пельмени сами стряпали?
– Государство.
– Нет уж, дудки. Я приеду, и выяснится, что нет ни такого дома, ни такой улицы, а есть представительство какого-нибудь Таймыра, где, конечно, всегда
холодное пиво, а вас соединяют по прямому проводу... Идите вы к черту!
И бросила трубку.
Левашов походил вокруг телефона, перенабрал ее номер.
– С вами разговаривает автоответчик...
Автоответчик! Надо же!
Он положил трубку.
"Сегодня я звонил вам ночью – мне отвечал автоответчик. Он был развязен, как буфетчик, газетчик, фальшивомонетчик... Я осторожен, как разведчик...
Господи, какой бред лезет в голову".
Он еще раз набрал ее номер, дождался условного сигнала и сказал:
– Наташа, простите меня... Вы не представляете как мне тяжело при мысли, что мы больше не увидимся. Я буду ждать вас завтра на том же месте, пока вы не
придете. И послезавтра. И дальше... Наташа, я...
Но время его уже истекло.
Потом он варил пельмени, посыпал их тмином, добавлял майонез. Выпил две рюмки водки, кружку пива.
Отпустило. Он сидел в кресле под торшером, расслабленно вытянув ноги.
За окнами был март великодушный. Сквозь низкие рваные облака проступали далекие холодные звезды. Шел редкий, первый в этом году, дождь.
Левашов вспомнил северную весну, удивительные, казалось, неправдоподобные мартовские утренники: день начинался температурой минус сорок, прохватывал,
сковывал тело, и уже не верилось, что где-то на земле есть море, кипарисовые аллеи, соломенные шляпки... А к часу дня температура поднималась до ноля,
валенки хлюпали по лужам, и море казалось совсем рядом, за ближайшей сопкой. К пяти вечера мороз вновь подбирался к отметке минус сорок, и эти выходки
природы сводили с ума гипертоников и вселяли ужас в людей с нормальным артериальным давлением.
"Расскажу ей, завтра, как стынут в минус пятьдесят семь глаза, пусть не думает, что я..."
Он затруднялся подобрать себе характеристику.
Так вышло. Сдали одну халтуру, прилично заработали, решили обмыть и понеслась душа в рай... Разве она не поймет?
Что это? Оказывается, он все время думал о Наташе. И когда варил пельмени, и пил водку, и сейчас. Только о ней.
"Да, я толком не помню, как она выглядит... Триж-ды говорил по телефону далеко не в лучшем качестве, да и знакомство, наверняка, вышло совершенно идиотским.
Очень серьезные взаимоотношения... Что я, в конце кон-цов, жить без нее не могу?.."
И вдруг поразился совершенно отчетливой и простой мысли: да, не может.
"Хоть бы она позвонила..."
Но она не позвонила.
Наташа всегда считала себя заурядным человеком.
Правда, у нее была довольно броская внешность и вполне совершенная фигура, которой все же недоставало четырех сантиметров до идеального женского роста, она,
по возможности, изысканно одевалась, но с другой стороны все это не настолько занимало ее.
Жизнь ее складывалась более чем обыкновенно, и в результате сложилась совсем не такой, какой она ее когда-то себе представляла.
По вечерам, накладывая ночной крем у зеркала, она замечала еле уловимые приметы времени, скрывать которые с каждым годом становилось все труднее. Она и не
скрывала.
Наверное, в ее жизни, жизни одинокой тридцатилетней женщины все могло случиться иначе, но как-то не случалось и не случалось, сама же она для этого давно
ничего не делала.
Наташины родители, жившие в далеком северном го-роде, писали длинные письма с осуждением ее образа жизни и настойчивыми уговорами вернуться домой и,
вскрывая очередной конверт, она была готова бросить все и уехать к ним – единственным людям. Но каждый раз пытаясь найти себе место в городе, покрытым слоем
угольной пыли, с мрачными терриконами шахт и однообразием пустынной тундры вокруг, и не находя его – оставалась.
Она тоже писала родителям, звала к себе в двухкомнатную "хрущевку", рисуя перспективы счастливой совместной жизни, и эта тягостная переписка длилась много
лет с редкими встречами раз или два в году.
В час ночи Левашов сел в последний вагон поезда на Лубянской площади.
Вагон был пуст, но он, конечно же, сел напротив Наташи, разглядывая ее с той степенью откровения, которая доступна еще не до конца пьяным людям.
Так они проехали три остановки в пустом вагоне.
"Сейчас пристанет", – подумала Наташа, заметив как Левашов берется за поручень и удивилась, что не испытала привычного в подобных ситуациях чувства
брезгливости.
С первых секунд ее поразило в Левашове очевидное сходство с собой. Она подумала, что этот человек бывает откровенен и развязен только когда выпьет, а так
он, должно быть, столь же одинок и неприкаян, как и она.
Левашов сел рядом с ней и, выдержав дистанцию приличия, негромко, но отчетливо сказал:
– Моя фамилия Левашов. Мне тридцать три года и моя жизнь так же неустроенна, как и ваша... Я воевал в Афганистане, был ранен, орденно... Вообщем, награжден
орденом... К чему я это? Ах, да... Чтобы вы не подумали будто я... Ну, это неважно...
– Вы говорите покороче, – попросила Наташа, – мне скоро выходить.
– Вы напрасно пытаетесь меня сбить, – стараясь быть серьезным, сказал он. – Я не буду говорить пошлых фраз о судьбе и всем таком прочем. Вы мне очень
нравитесь...
– Наташа...
– Наташа... Я сейчас нетрезв и это очевидно...
Наташа поднялась.
– Моя остановка.
– Можно мне проводить вас.
– Вы угадали, – сказала Наташа, – я живу одна. Но из этого ничего не следует.
– Из этого следует поезд, в котором я уеду, а вы останетесь... Дайте мне свой телефон.
– Хорошо.
Она вырвала листок из записной книжки и оставила номер.
– Вы не знакомитесь в общественном транспорте, – грустно улыбнулся он, – и потому оставили мне несуществующий номер. Но ведь потом мы себе этого не
простим...
Наташа подняла на него глаза, (поезд притормаживал – это длилось секунды) и, еще не отдавая отчета своим действиям, написала правильной номер.
Утром Левашов позвонил и попросил о встрече.
Договорились в четыре часа на Пушкинской площади.
Наташа шла, волнуясь и нервничая, как девчонка. Она прождала сорок минут, озябла и прокляла себя тысячу раз – Левашов не пришел.
"Идиот проклятый! Мы себе не простим!.. Я-то дура... Раскисла, как гимназистка!"
Левашов перезвонил вечером. Он клялся, божился, несусветно врал, просил учесть, что телефонная трубка, из которой доносится Наташин голос, висит, как
распятие в красном углу, а сам он стоит перед ней на коленях. Он оправдывался долго, окончательно запутался и, в конце концов, признался, что пьет третий
день подряд, но уж этот день, слово мужчины, последний.
А она, Наташа обязана его понять, простить и прийти завтра к Пушкину в то же время.
– У нас с вами, как в песне: мы оба были – Вы у аптеки, а я в кино искала вас... – сказала Наташа.
– Какие уж тут песни... – вздохнул Левашов.
– Ладно, я приду, – сказала Наташа – все это ужасно забавляло ее. – Все равно, мне по пути.
Но Левашов не пришел и на следующий день...
1 «Охотники» – саперы.
2 «Эрэс» – самодельная пусковая установка для реактивных снарядов.
3 «Муха» – одноразовый гранатомет.
1 | 2 | 3 | 4 |
5 | 6 | 7 | 8 | 9
Далее
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.
