Борис Подопригора
Чеченский блокнот*
Прорыв от Крюкова канала
Приказы рождаются штабными мудрецами, а исполняет их глупая война…От того-то и мужество военное встречается чаще мужества
гражданского, что не всё на войне идёт по плану. Всё сейчас мы - о разведчиках, без которых войны подчас начинают, но никогда не выигрывают…
Начальником разведки федеральной группировки был полковник Сергей Алексеевич Вальховский. Как и подобает разведчику, в глаза он не
бросался, но личностью был заметной. Происходил из потомственных военных, которые берегли не только коричневые картонки семейных фотокарточек, но и традиции
своего рода. Вместе с ермоловским крестом «За службу на Кавказе», ещё его прапрадедом - командиром кавалерийского полка полученным за взятие Чечен-Аула, из
поколения в поколение передавались и духовные заповеди: Вальховские не стреляют ни в царей, ни в народ. Или - Вальховские обходятся без гувернёров и ими не
служат…
Дед по линии отца – выпускник академии генерального штаба. В первую мировую служил у генерала Брусилова непосредственно в подчинении его начальника штаба -
не менее известного генерала Деникина. Того самого – кстати, скупого на награды. Но за брусиловский прорыв, во многом предопределивший благополучный для
Антанты исход всей мировой войны, именно Антон Иванович наградил штабс-капитана Вальховского вторым после Порт-Артура офицерским Георгием. Было за что:
разработанный при его участии план стратегической маскировки в последствии стал учебным пособием для военных академий. Еще раньше – в Порт-Артуре судьба
свела двух поручиков-«квартирмейстеров» - Сергея Вальховского и Владимира Мерзлякова. Владимир по окончании «восточнаго отделенiя Императорскаго
Санктъпетербургскаго Универсiтета” считался одним из лучших в армии переводчиков китайского языка. По семейной легенде, он последним видел в живых адмирала
Макарова и художника Верещагина. На сестре Мерзлякова – Сонечке – субтильной петербурженке и учительнице французского языка – потом и женился полный тёзка
Сергея Алексеевича. В 97-м, находясь в составе российского миротворческого контингента на Балканах, уже полковник Вальховский нашёл на белградском кладбище
Нове гробле скромный крест: «Владимир Александрович Мерзляков. 1878-1920. Упокой, Господи, душу Его, русскую»…
А вот штабс-капитан Вальховский встал под красные знамёна, позже воевал в Испании и к 37-му году вырос до комбрига – начальника разведки округа. Расстрелян
вместе со своим начальником – командармом Корком. Оставил сына Алексея – недоучившегося по понятным причинам курсанта артиллерийского училища. Худшего не
произошло: супруги Вальховские развелись накануне ареста комбрига: возможно, именно так он, предвидевший свою участь, отводил удар от семьи. Финская война
частично «реабилитировала» Алексея: приняв командование взводом, красноармеец Вальховский первым водрузил флаг на трёхэтажном бункере линии Маннергейма.
Награды он, конечно, не получил, но дважды направлялся на офицерские курсы. Дважды и возвращался ни с чем. Демобилизоваться не успел. 22 июня 1941 года
встретил рядовым во взводе артиллерийской разведки. Как сказать, было ли это восстановлением справедливости, но зимой 41-го после Невской Дубровки старшину
Вальховского всё-таки направили в Ленинград доучиваться на офицера. Блокадный дом на проспекте Римского-Корсакова, где жили мать - Софья Галактионовна
Мерзлякова с младшей дочерью и бабушкой, был мёртвым во всех смыслах слова. Открыв вмерзшую в косяк дверь, Алексей нашёл у порога свою мать. Окоченевшей. И
еще бабушку и 11 тел соседей по большой коммунальной квартире. Сестры не было. Собрав одеяла-ковры, ремни и верёвки, отправился старшина стаскивать тела на
площадь Тургенева, где замёрзшие трупы складывали, как дрова. Хоть и лёгкими были мертвецы, но раненный в оба плеча старшина за одну ходку больше двух
оттащить не мог. Когда Алексей вернулся за матерью и бабушкой, из скрипнувшей парадной показался силуэт старика-доходяги – соседа по двору. «Вы Веру
Вальховскую из 14-ой квартиры не видели? Девчонка восьми лет? Рыженькая такая, не помните?» Старик меланхолично произнёс: «Не видел». Потом, когда Алексей
вытащил на улицу последних жильцов четырнадцатой квартиры, не уходивший никуда старик вспомнил: «Посмотри солдат – вон в том подвале. Там вчера что-то
варили. Пар шёл». Дверь в подвал не открывалась, но Алексей, завершив прощальный обряд, всё-таки, вернулся к дому. Совсем из другого подвала донёсся запах
чего-то горелого. И, кажется, даже голоса. Алексей раскопал занесённое снегом окошко, влез. Там в темноте искрились какие-то огоньки. Посветив фонариком,
Алексей нашел двух девчонок, опаливавших на костерке мёрзлую крысу. Одна – постарше - со знакомым еврейским акцентом чему-то назидательно учила младшую…
Свою сестрёнку Верку и двенадцатилетнюю соседку Бэлку – внучку профессора Гринберга Алексей повёл сдавать в детдом на Демидовом переулке. Шли сначала по
Римскому-Корсакова, потом по такому же безлюдному Крюкову каналу. За Мариинским театром они остановились: женщина непонятного возраста пыталась взобраться
на сугроб, скрывавший перила моста; но сил не хватало, и она соскальзывала вниз. Даже не глазами, а выбившимися из-под платка прядями она кивала на пробитую
снарядом полынью и отрешённо шептала: «Не могу видеть, как умрёт Настенька». Алексей достал из вещмешка буханку и двумя руками протянул её Матери… Они еще
долго оборачивались, пока не растворилась в декабрьской метели стоящая на коленях Мать. Осеняла их крестным знаменем… Во имя Отца, Сына… Значит, и Внука…
Недавно умерший Алексей Сергеевич Вальховский закончил войну на Дальнем Востоке майором – начальником разведки полка. Ушел в запас полковником,
преподавателем военной академии, доктором военных и кандидатом филологических наук. Позднее по учебникам отца, а заодно и статьям деда постигал военную
науку и слушатель Академии Фрунзе Сергей Алексеевич Вальховский, пятый в роду полковник российской армии. Отец офицера – единственного сына в благополучной
московской семье. Дед только что родившегося внучонка – Серёжки.
Сергей Алексеевич долго стоял перед занятым боевиками Грозным и что-то внимательно разглядывал в бинокль. К нему подошел нестроевого вида агентурный
начальник – в гражданке - и они некоторое время вполголоса что-то подсчитывали. Непосвящённый мог понять только последние слова: «Нет, Геннадий
Александрович, не 4, а все 6 тысяч». Именно столько на самом деле и было в Грозном боевиков – бойцов по существу регулярных формирований масхадовцев. Как их
выбить из разрушенного города – некогда едва ли не самого красивого на Северном Кавказе? И с минимальными потерями для федералов? План начальника разведки
приняли не сразу. Он состоял в том, чтобы после мощных ударов по основным узлам обороны оставить соблазнительно открытыми для боевиков несколько коридоров.
Лучше по направлению к горам. Но как заманить боевиков «свободным» проходом именно туда, где для них готовят ловушку? Кого послать к масхадовцам с
правдоподобной подсказкой?
Командование торопило, но решение давалось непросто. Уже в штабной «бабочке» выкуривший полпачки полковник Вальховский позвонил агентурщику: «Геннадий
Александрович, пришли сюда моего Алексея». И добавил уже официально: «Капитана Вальховского к начальнику разведки». Сын полковника – участник «первой Чечни»
несколько раз бывал в Грозном и при масхадовцах – внешность позволяла, да и не дурак. Арабист, с красным дипломом окончивший Военный университет (в прошлом
Военный институт иностранных языков Красной Армии, где после Великой Отечественной учился и его дед - полный тёзка), Вальховский-младший рассматривался
кандидатом для поступления в очень серьёзный профильный ВУЗ. Документы на имя майора Власова (фамилия - уже часть замысла) с соответствующей легендой были
готовы к вечеру. «Предателю Власову» предстояло выйти на масхадовское командование с предложением торга. За кроки карты оперативной обстановки майор Власов
намеревался выкупить из плена своего «брата»: разведчики знали, что солдат по фамилии Власов действительно находился среди заложников у некого Доку Саламова,
но по оперативным данным, в живых его уже не было. Общение майора Власова с боевиками должно было происходить в два захода. В промежутке планировалось
нанести по масхадовцам главный удар. Стоит ли говорить о возможных для офицера-федерала последствиях?..
Алексей спустился в город под вечер следующего дня. Как ему удалось пройти несколько масхадовских застав и ополченческих (к счастью!) патрулей, он,
возможно, когда-нибудь расскажет сам. Его путь лежал не прямо в «штаб обороны Ичкерии», а в бывшее отделение милиции аэропорта Северный. Там, по информации
командования, должен был находиться перекрасившийся сотрудник еще советской милиции, имевший собственный интерес: он состоял в родстве с влиятельным
масхадовским командиром – тем самым Доку Саламовым. Доку, в свою очередь, как никто другой, стремился побыстрее покинуть Грозный, да еще в ареоле спасителя
чуть ли не всего сепаратистского движения. Десять лет промышлявший захватом заложников, он слыл человеком небедным, но с «товарищами по движению» делился
далеко не по понятиям. За это испытывал на себе брезгливость Масхадова и «приветливый взгляд исподлобья» Радуева, Бараева и особенно Басаева – главного
конкурента по тейпу беной. Причем, уйти из обречённого города Доку собирался не в чисто-поле, а туда, где прятал «семейные накопления» – не меньше чемодана.
Но и политическое влияние «бригадный генерал» и всяческий «председатель-уполномоченный» терять не хотел: привык быть у руля.
Бывший милиционер принял гостя не без опаски. Постоянно поглядывал на противоположную сторону дороги, где находился Галанчежский райотдел департамента
шариатской госбезопасности Ичкерии. Вопли пытаемых доносились оттуда каждую ночь. Особенно после того, как из соседнего с дэшэгэбистами дома уехали
федеральные эмвэдэшники – единственные представители Москвы при Масхадове. Это произошло в 98-м после похищения в аэропорту Северный генерала Шпигуна. Майор
Власов передал часть рукописной карты и записку с описанием обстоятельств пропажи брата. В записке содержались условия следующей встречи – через сутки у
последнего дома в станице Петропавловской должна остановиться машина: будет в ней брат – будут и другие такие же карты, не будет брата – цена картам 10
тысяч зелёных – на выкуп пропавшего, но уже по другим каналам.
Вернувшегося под утро капитана Вальховского подробно расспрашивал отец. А вот записка майора Власова, минуя Доку, дошла до Масхадова той же ночью. Бывший
советский полковник – волк стрелянный. Он даже вслух размышлял, откуда растут ноги – из ФСБ или военной разведки. Тем не менее, поставил задачу полевому
командиру Халеду Юнусу проверить надежность подсказанной «калитки». Почему именно ему? Формально потому, что его отряд находился к ней ближе других.
Возможно, Масхадов больше доверял Халеду Юнусу как «тезке». После совместного с муфтием Кадыровым хаджа Аслан Алиевич принял имя Халед. Так же, как и его
менее известный полевой командир – по метрике – Хамзат Алихаджиев. Это была еще и проверка на вшивость. Уйдёт – значит предатель. Погибнет – станет шахидом.
Проверит и вернётся – значит свой. «Своими» тогда запасались все лидеры Ичкерии. Хамзат вернулся в тот же день: «до Алхан-Калы путь открыт». Удар по
позициям боевиков нанесли через полтора часа. Что оставалось делать «штабу обороны»? Масхадов вызвал Доку и в присутствии своих главных инквизиторов из ДШГБ
напрямую спросил: «Этот Власов – у тебя?» Тот ссылался на смену имен, пенял на память (четыре контузии), но сказал честно: «даже если у меня, то - в Ведено.
Оттуда не привезти». Раскошеливаться на 10 тысяч за сверхценные карты пришлось всё-таки ему.
Боевики, сложа руки, не сидели. Яростно сопротивлялись и заодно искали пути выхода из окружённого города. Их мелкие группы вырывались в пригороды, попадали
под удары федералов и откатывались назад. Вернувшись, только ужесточали сопротивление. Поздним вечером у последнего пустого дома станицы Петропавловской
притормозила белая «копейка» с дагестанским номером. В ней находились - по документам братья Дадаевы, на самом деле аэропортовский милиционер и полевой
командир Хамзат. Майор Власов подошёл к машине лишь тогда, когда она собиралась было уехать: «Где брат?» – «Будет брат. Где карты?» - «Карты спрятаны.
Недалеко». Сидели в машине и молчали. Первым заговорил Хамзат: «Скажи домашний телефон брата. Я проверю, кто ты. Если ты – Власов, получишь восемь тысяч и
пойдем за картами. Если ты - шутник…». Такое предположение было предусмотрено. В далёком Нижнем Тагиле в доме сотрудника ФСБ зазвонил телефон. Голос почти
без акцента спросил: «Ромка не нашёлся, нет?» Жена фээсбэшника ответила чуть состаренным голосом: «Ой, подождите. Вы что-нибудь знаете о Ромочке?». Гудки
означали, что проверка состоялась. Но во внешнем облике майора, всё равно, было что-то непредательское... И нервничал он как-то не так. Чтобы психологически
сблизиться с собеседником, а заодно поймать его на чём-нибудь случайном, Хамзат первым, за ним милиционер вывернули карманы: «Не бойся. Смотри, ствола нет.
А нож – это национальный… Теперь – ты». Майор сделал то же самое и добавил: «Карты отдам только за брата. Я передумал». – «Тогда выйди. Позвонить надо».
Алексей вышел. Из машины кому-то звонили. «Значит, так: восемь тысяч и базару нет». Майор стоял на своём… Хамзат внимательно оглядывал подступы к пустой
лачуге, из-за которой вышел майор, размышлял: «если он спрятал карты, то где-то здесь. Да и ближайшие дома как будто жилые». Брикетик новеньких
стодолларовых купюр Хамзат извлёк из того кармана, который только что был пуст – фокусник!: «Или карты за баксы – или…». На второе «или» майор припас
аргумент: «Я специально расписался за карты. Если я не вернусь, то... обстановка изменится». И добавил: «Она, я думаю, и так изменится. Дня через три… А
пока разойдёмся. Завтра в том же месте. Вы – с моим братом». Хамзат понял, что решение принимать нужно на месте. Во-первых, кроки – это не сами карты. За
кроки он вряд ли расписывался. А за сутки никто его не хватится. И второе: несмотря на моросивший дождик, майор сел в машину почти в сухом бушлате. Значит,
ждал в доме. Там и нужно искать… Но что это? С федеральной стороны как будто показались огни фар… Предусмотреть этого не мог даже начальник разведки,
подписавший десятистраничный план операции. В нём и остался нереализованный замысел дальнейших действий…
…увернуться от удара тем самым «национальным» ножом Алексей не успел. Увы, спезназёром он не был. Лезвие вошло в шею. «Братья Дадаевы» обшаривали фонариками
дом еще полчаса. Нужного не находили. Уже собрались уезжать, когда бывший мент заметил, что на остатки прикрытого навесом забора кто-то недавно мочился. По
ассоциации осмотрели и то, что осталось от туалета: вообще-то чеченцы, в отличие от русских, даже в столь «неформальной» обстановке предпочитают улице
туалет. За сохранившимся ящиком для бумаги нашли мятый конверт с неразборчивым штемпелем и детским почерком – на имя Власова Игоря Валерьевича. В конверте
находились три листка кальки с теми самыми кроками. Хамзат отзвонился тут же. Белая «копейка» поспешила в сторону Грозного.
Коллега Алексея майор Магомед Гасанов, уже третий месяц «плотно работавший» в Чечне, наблюдал за происходящим в прибор ночного видения. Из дома поодаль,
тоже брошенного, он видел, как упал Алексей, как его собеседники обыскивали полуразбитую лачугу, потом уехали возбуждённые. Но Алексей, кажется, всё-таки
шевелился – вот руку приподнял… Да, во всех других случаях Гасанов должен был прийти на помощь. В других. Не в этом. За свиданием могли наблюдать и с той
стороны, причём местные. Те, кто тут же сообщат, что к телу подходил неизвестный. Тогда – кроки не сработают. И, надо сказать, Магомед осторожничал не зря:
уже потом в ближайшем от лачуги доме взяли весьма профессионального духовского агента, по крайней мере, знавшего позывной Масхадова.
Когда машина ушла, не спавший уже несколько ночей полковник Вальховский получил условленный сигнал: операция проходит по плану, но с осложнением. «С
осложнением» – значит, ценой жизни её проводившего. Всё, что мог сделать ещё более поседевший за последние сутки начальник разведки, это «разбудить» село
привычной стрельбой по квадратам. Вокруг села. Но суеты, на которую рассчитывали для правдоподобной эвакуации тела (раненого?), увы, вызвать не удалось. К
канонаде здешние уже привыкли, да и народу в станице оставалось мало. И лишь когда грозненские боевики стали необратимо собираться к «вальховскому»
коридору, ногаец Миша (Магомед) Гасанов получил команду: действовать по обстоятельствам… Алексей был жив, но вместе с сознанием терял и кровь. Когда
приходил в себя, пытался зажать рану, но подняться уже не хватало сил. Небесное благословение его не оставило – не то ли?, ещё дедово? У театрального
мостика в блокадном Ленинграде? До сонной артерии нож не достал. Когда над Алексеем склонилась небритая физиономия майора Гасанова, он его не узнал, успел
выдавить: «Игорь Власов» и опять потерял сознание. Через двадцать минут его уже увозила медицинская таблетка. Встречавший её через 12 километров полковник
Вальховский поверил медику, сопровождавшего сына в медсанбат: «через месяц плясать будет»… И чуть придя в себя, отодрал, как помойного кота, водилу
разведбатовской санитарки: тот мышь летучую намалевал рядом с красным крестом. Тоже мне - с понтом - боец невидимого фронта… Жизнь и война продолжались
одновременно…
Не менее трёх тысяч боевиков уходили из Грозного по «вальховскому» коридору. Хамзат шёл с Басаевым. К устремившимся в прорыв присоединялись всё новые и
новые формирования масхадовцев. Правда, самого Масхадова с ними не было. Говорили, он с 20-30 особо приближёнными успел уйти по коридору-«приманке», тому
самому, который проверял Хамзат. Как он выскользнул, сегодня уже неважно. Не исключено, что Масхадов, всё же, разгадал замысел федералов: советским офицером
он был далеко не последним – разгадал для себя лично… С уходом десятков приходилось мириться. Важнее было вывести в чистое поле тысячи.. Эти тысячи и
устремились в сторону избавительного Аргунского ущелья. Туман обещал им «прикрытие» с воздуха. Иными словами, перенесение войны в горы. Но на этот раз
поднимать вертолёты не пришлось. В семи-восьми километрах от города колонны остановились. Впереди оказалось минное поле, которое на «власовской» карте не
значилось. Сзади и с флангов медленно, но верно подтягивались федеральные части – в основном, пехота и артиллерия… После первых подрывов и артиллерийских
залпов отступавшим стало всё ясно… Несдающихся «убеждали» прямой наводкой, без соприкосновения с федералами. Второй раз Грозный брали совсем не так, как
первый. Донесения о пленных никогда не секретились: больше тысячи, в том числе 22 полевых командира, а также почти весь штаб Басаева. Доку Саламова Басаев
расстрелял лично. Сэкономленные им 10 тысяч баксов сочли прямым доказательством его «продажности».
Ну, а потом…. Партизанские войны так просто не кончаются, но история более-менее регулярных «вооружённых сил Чеченской республики Ичкерия» завершилась в
«вальховском» коридоре. Впереди, всё же, лежали горы. С частью боевиков, пробравшихся туда заблаговременно. Да и местных удельных воинств – всех окрасов и
повадок – там тоже хватало. Туда же устремились и федералы, попутно фильтруя разномастные толпы людей, согнанных войной с насиженных мест. Были ли среди них
непримиримые боевики? Конечно, были. И многие из них понимали, что при более строгом фильтре за многими из них потянется хвост, ой, какой пёстрый…
А пока: спасибо тебе, пропавший без вести рядовой майкопской бригады нижнетагилец Рома Власов. Прости, что тебя выручить не сумели… А ты и после своей
смерти помог спасти тысячи… В том числе, сотни молодых земляков твоих мучителей.
Командующий федеральной группировкой обнял полковника Вальховского: «Сергей Алексеевич, я только что звонил живодёрам – ничего страшного с твоим Алексеем
нет. Но в Моздок отправим – для страховки. Пиши представление – хочешь на орден, хочешь – на майора. А пока – мне только что прислали из Ростова, - генерал
достал из стола беленькую коробочку с чёрно-золотым ермоловским крестом – «За службу на Кавказе», - вручи прямо сегодня от моего имени - тебе пока не дам».
Такой же только потёртый крест хранился среди семейных реликвий Дома Вальховских. Вместе с «красными звёздочками» полковника Вальховского-старшего. Жаль,
«знамёна» и кресты комбрига Вальховского изъяли при аресте.
Жизнь – она как тельняшка…
«Добро пожаловать в ад»
Черноречье - это район Грозного, находящийся по направлению к Аргунскому ущелью. Если смотреть из вертолётного иллюминатора - блистера, то весь этот
пригород разбит на квадратики частных владений. Они начинаются почти от центра города … Здесь можно укрыться. По крайней мере – не завалит кирпичной стеной.
После самого мощного за последние дни артналёта в Черноречье сосредоточились до 5 тысяч боевиков. Сюда их отжимала накатывающаяся с севера огненная волна.
Боев в самом Грозном ещё не было, но колонны федеральных войск уже стояли на ведущих в город дорогах. «Прятаться и ждать машины. Как в 94-м», - требовал
Басаев. Но тогда с самого начала боевики и федералы сошлись в поединке. Даже самый безнадёжный, он, всё же, лучше, чем продолжение этого самоубийства. На
грозненской улице, потом прозванной «фугасной», рухнул пятиэтажный дом. Под тяжестью бетонных конструкций - медленно так – сплющивался переполненный
боевиками подвал. Ещё раньше в него завалило все выходы…
Тем же днем оборвалась связь с Масхадовым. Многие предполагали, что его накрыл артиллерийский залп по кварталу, где располагался так и не восстановленный с
«первой Чечни» президентский дворец. С сохранившимся бункером «верховного». Самого его здесь уже не было. Масхадов с начала штурма Грозного перебрался к его
западным окраинам, но об этом скорее всего не знал даже Басаев. Доклад полевого командира Хамзата Алихаджиева лишь утвердил «верховного» в намерении
прорываться навстречу запаздывавшем на этом направлении федералам.
Шамиль первым получил кроки федеральной карты. К возвращению Хамзата из станицы Петропавловской Масхадов уже исчез. Крокам Басаев верил настолько, насколько
можно доверять неверным. Но федеральная артиллерия до времени не наносила ударов по Черноречью. Муджахеды сюда стекались уже по наитию: должно же в этом
мире быть хоть одно безопасное место. Почти трёхмесячная осада города сказалась, прежде всего, на нервах его защитников. Расстреляли нескольких сошедших с
ума. Сама жизнь подсказывала, где и как её легче сохранить. Безотносительно карты Шамиль надеялся, что, предвкушая скорую победу, федералы могут не заметить
образовавшейся бреши. Для них, ведь, главное - взять Грозный… А может, просто неразбериха… До конца войны ещё, ох, как далеко. Победа, как и поражение, – на
Востоке всегда относительны. Уже в российском плену имам Шамиль требовал к себе обращения «о, победитель»…
Полковник Вальховский, получив доклад о передаче карты, даже не сразу воспринял тему «осложнения» операции. Когда понял, позвонил жене. Кропотливо
расспрашивал о внуке, накануне простывшем… Когда жена, что-то по-матерински почуяв, спросила прямо, где Алексей, Сергей Алексеевич ответил, что на выезде и,
когда вернётся, позвонит сам. Потом вне всякой логики попенял за что-то жене… Скомканный получился разговор. Не о том… Его перебил звонок артиллериста:
когда начинать?
Муджахеды вышли из Грозного утром. В помощь им спустился густой декабрьский туман. Обстрелы тоже прекратились. В конце концов, рассуждал Басаев, Грозный –
это не Чечня. Это – разросшаяся казачья станица Грозная. Чеченцы живут в горах. Ичкр – откуда Ичкерия – это не подвластный пришельцам горный козёл. Уже по
ходу выставляли охранение и вытягивались в колонны. Вслушивались в тишину. Шли по дороге и мёрзлой пашне вдоль дороги. По ней и ориентировались в
пространстве. Большинство шли пешком. Раненых везли на лошадях. Но больше - несли на носилках. Останавливались, чтобы похоронить умерших. Сначала на
молитвах не экономили время. «Худшее – позади», - надеялись все уходящие, вспоминая надпись под дорожным указателем «Грозный» – «Добро пожаловать в ад!» Но
ощущение исхода сил не прибавляло. О новых опасностях думать не хотелось. Даже если впереди блок, такая масса его сметёт. Рядовые боевики – куда же
деваться? - готовы были поверить командирам. Командиры – Басаеву. Басаев – божественному провидению. От гибели он уходил много раз. И когда, захватив в
Минводах вертолёт, оторвался от погони. И в Будённовске, когда на штурм захваченной им больницы поднялась «альфа»… Тогда Аллах его не оставил. Значит, во
имя чего-то…
Впрочем, уже на пятом километре пути выяснилось, что, выпустив основную массу боевиков, федералы стали входить в Грозный. Об этом поведали сразу несколько
«кенвудов». Поведали и замолчали. Потом шедшие в боковом охранении доложили, что коридор-то весьма узкий – чуть левее – и минные поля. На кроках они не
значились. Ничего. Если туман продержится еще сутки-двое, муджахеды дойдут до Аргунского ущелья. А там – спасительные горы. Уже завтра они проступят сквозь
туман. Намеревались идти весь день и ночь. Напрямую. Минуя сёла. Тем более что такую массу не разместишь.
К трём часам дня передовой отряд прошёл около 15 километров… За первым подрывом последовал второй и сразу третий. Басаев еще не терял надежды, что это
старые поля, которых на кроках могло и не быть. Но почти тут же одну из мин удалось снять. Она была поставлена не раньше, чем две недели назад. Потом ожили
грозненские трубки. Сразу несколько абонентов, не скрывая, что за спиной у них стоят федералы, сообщили, что окружение отступивших завершено уже сорок минут
назад. Предложили оставить оружие и повернуть назад. Прозвучали первые артиллерийские залпы. Как в Грозном. Все эти месяцы. На еще один прорыв пошли
непримиримые.
Мстители
Ныне врачующий где-то в Америке хирург Бачаев ампутировал у Басаева полуоторванную ногу. Бачаев был из тех, кто оказывает помощь независимо от
обратившегося… Но с басаевцами дальше в горы не пошёл – другой тейп. С Басаевым ушёл Хамзат. Но Чечня живёт по законам куначества. Кунак – это, прежде
всего, родственник. К ним относятся и соседи-односельчане. Все собратья по роду-тейпу – тоже кунаки, но подальше. Кстати, когда чеченец говорит «братья», он
имеет в виду свой род или из уважения причисляет к нему собеседника – пусть и на время беседы.
А пока алероевцы Хамзата с беноевцами Басаева шли вместе по направлению Сержень-Юрта. Несмотря на промозглый в этих краях декабрь, погода стояла ясная и
солнечная. Впереди маячил набирающий крутизну лысый почти бесснежный склон. Шли молча, постоянно поглядывая на небо. Только бы не заметили с воздуха…
Несколько раз дозорные улавливали какой-то гул. Тогда все замирали, искали укрытие. Нет, просто воздух в тот день был каким-то звенящим и гулким. Беда для
уходивших в горы боевиков пришла с вершины. Когда передовой отряд растянулся на последнем перед перевалом склоне, оттуда ударил снайпер. Или даже несколько.
Первым потери понёс Хамзат. Его люди бросились оттаскивать мертвых собратьев. Чуть отстававшие басаевцы прийти им на помощь особенно не спешили. Хамзат
пытался кого-то выслать на перехват стрелявшим, но от Басаева последовала команда: «отходить». Спрятаться было негде: весь склон для снайпера был как на
ладони. А он, невидимый, бил зло и метко. После четвертого упавшего хамзатовца наступила очередь отряда Басаева: первым схватился за горло его носильщик.
Потом молча уткнулся в снег радист, недолго искавший противника в прицел своей снайперской винтовки. Кто-то из басаевцев крикнул Хамзату – всех убитых и
раненых стаскивать назад, вниз. Но сам не столько принялся спасать хамзатовского раненого, сколько за ним укрылся. Очередная пуля добила хамзатовца. Басаев,
скатывающийся уже без носилок, что-то кричал. Но здесь уже каждый был за себя или за свой тейп. Вот и другой беноевец укрылся за раненым муджахедом
хамзатовского отряда. А двух своих, сражённых снайперской пулей, басаевцы-беноевцы стаскивали бережно – заслоняя собой. Наверное, что-то заметил и снайпер.
По понятным только ему признакам, он методично добивал тех, кто к нему оказывался ближе. Ближе были алероевцы, своими телами, как щитами, прикрывавшие
беноевцев. Когда спустились на километр, оказалось, что Хамзат потерял девять муджахедов, Басаев – четырёх. Остановились. Тяжело дышали. Кто-то из басаевцев
клял спецназ, но в это что-то не верилось. В этих горах могли быть только свои. Тогда и прозвучали имена некому не подчинявшихся русских мстителей – Палыч и
Полина… Хамзат от Басаева ушел, простившись как муджахед с муджахедом, талиб с талибом. Их многое связало и столько же развело.
В сборнике всезнающей ОБСЕ «Кавказ в поисках мира» на 185 странице есть набранная петитом почти незаметная сноска: в мирные годы – 1991-94 и 1996-99 – до
шестидесяти тысяч русского населения бывшей Чечено-Ингушетии исчезли бесследно. И далее: близка к этому судьба ногайского населения Шелковского района,
вытесненного с мест своего обитания… В некоторых селениях ногайцев священный для мусульман обряд обрезания проводится после принятия у мальчиков зачёта по
стрельбе: испытание выдерживает тот, кто со ста метров срежет у бегущего барана рог, не задев головы… Осенью 1999 года затерялись сведения о судьбе
нижнетагильской биатлонистки, неоднократном призёре мировых первенств Полине Власовой. Она сама разыскивала мужа – сгинувшего в плену солдата майкопской
бригады. Двадцатисемилетняя дочь бывшего тренера сборной Союза в пятнадцать лет стала мастером спорта по стрельбе.
Федералы широким фронтом входили в горную Чечню. Командование жёстко требовало результатов, генпрокуратура – точно также - соблюдения законности: если
мочить, то только, как велено, в сортире... Но какая там законность, когда в каждом третьем селе федералам предъявляют семью, которая только вчера кого-то
схоронила: подкрались, подстрелили, ушли… Но мочили-то, действительно духов. Откуда знали?
Командующий собрал узкое совещание. Заслуги начальника разведки, а заодно и главного фээсбэшника не вспоминали. А прокурор - тот вообще не отрываясь нервно
рисовал чертей по всей странице рабочего блокнота. «Ты мне найди, Сергей Алексеич, кто там бузит, - распалялся командующий, - у тебя, сам же говоришь, если
не дух, то доверенный? Ты что, не понимаешь - население провоцируют на повстанчество? Возьми негодяев и сдай прокурору. Это – приказ. Мы – законная власть,
а не бандиты. Вот и в Сержень-Юрте, назавтра, как пить дать, будет митинг. Там четверых сняли. Говорят, мирных. Кто снял? Я тебя, Сергей Алексеич,
спрашиваю? Как отбрёхиваться будем?» В распоряжении начальника разведки оставался всё тот же майор Миша Гасанов, знающий Чечню, как восьмиметровую комнату в
своей махачкалинской общаге: ну, какой же майор со своей квартирой? Рано!
Позицию ногаец Миша занял безупречную. С ним были четверо спецназовцев – в секрете, то есть, кустах. Если кто пойдёт, мимо не проскочит. Ранним туманным
утром от села, которое назавтра должны были занять федералы, почти не таясь, спускались трое в гражданке. С футлярами за плечами, похожими на те, в которых
носят музыкальные инструменты. В руках - какие-то необычные стволы – вроде израильских «узи». Впереди шли двое: рослый русский мужик с такой же молодой
девахой в спортивном костюме – бесбашенно-расхристанной, матерившейся, с рыжими волосами до пояса. Шли, как по своей улице, никого не боясь, с готовностью к
последнему бою. Она, явно поддавшая, называла его Палычем, откликалась на имя – Полина… Миша вполголоса подал команду на захват. Командир спезназёров –
цыганистого вида прапор по кличке Вася-Хаттабыч - уже сказал: вижу. Но вдруг на лютой смеси русско-матерного и ногайского языка шедший чуть сзади окликнул:
«Чую, бля, здесь засада. То ли духи, то ли федерасты. Своих бы мудаков не захерачить». Миша дал команду – отбой. Потом, сославшись на простуду – полтора
суток ждали «негодяев» - залудил прямо из хаттабычевой фляги на чём-то настоянный спирт. И доложил бате – Сергею Алексеичу: «В меня всё спокойно. Снимаюсь».
Солдатское всё
Солдатское всё – это байки - духовная надстройка жизни. Не раз бывало так: невероятное оказывалось правдой, а «ты же сам видел» – фуфлом. Так к этому и
отнесёмся.
Вот, например, история о казаке. Звали его Валерий Павлович. Одни говорили, что он из Ставрополя, другие называли его терским – с надтеречной части Чечни.
Кому-то он даже записывал свою фамилию, но она как-то не отложилась: Валерь-Палыч и Валерь-Палыч. Серьёзный мужик, но, ох, какой непростой: воевал там, где
считал, что служит России. Воевал, считай с начала 90-х и рука об руку с очень разными союзниками-попутчиками. «Нефедеральными», в том числе. О большем
говорить – не то, чтобы не в тему, но лучше в другой раз... Погиб казак. Одни рассказывали - подорвался на мине, другие – сам себя подорвал. Вроде как попал
в окружение. А действовал в последнее время с такими же, как он, двумя-тремя «профедеральными» одиночками. Когда узнали о его смерти, нашли бумажку с именем
– типа визитки. И прочли: Валерий Павлович Луспекаев. И телефон, начинающийся с кода 812. Налили. За державу обидно.
Был еще Серёга Виноградов – почти сорокалетний контрабас. Простой, как «Прима», но балагур – то ли от Бога, то ли от чёрта, то ли от того и другого сразу. О
чём только он не травил! И сам Брежнев его на руках нянчил, и хоккеист Старшинов – его дядя, и у Гагарина в гостях бывал. Пацаны смеялись, подначивали,
просили подробностей: а, правда, что этот – называли спортивную или иную знаменитость – пил, как лошадь?, а что пил? Попутно выясняли, кто с чьими женами,
как себя вёл. Тут Серёга, когда был под хмельком, так живописал, что и порнухи не надо. Но чаще стеснялся… Думали – фантазии не хватает. Но потом опять
садились вокруг печки и снова расспрашивали: «И чего Гагарин?» И опять балдели: во даёт! Закончился у Серёги контракт. Уехал. Через месяц прислал мужикам
ксерокопии нескольких фотографий: и в правду он какой-то родственник хоккеиста Старшинова. Потому и крутился еще малолеткой вокруг культовой по тому времени
хоккейной сборной. Отсюда и Брежнев с Гагариным.
Много баек о бабах. От их дефицита. Что ни говори, а солдат, особенно контрактник, завсегда об ей думает. Да и среди господ-офицеров целибат не замечен. Так
что всё поголовно «сублимируют» в байки. Самое «безобидное» - это когда громко завидуют тем, кто служит в больших гарнизонах. Туда приезжают артисточки и
вообще - «тёлки» ходят необъезженными табунами. Уверяли, что некоторые специально сооружали для актрис-певичек высокие подмостки, чтобы наслаждаться не
только музыкой. Только никакие конкретные гарнизоны при этом не назывались. А гарнизонные «мадонны» – тема мутная. Тут – диапазон - от и до. Большинство,
всё же, посередине. Не жить же в одиночку, но и домой дурную репутацию везти зазорно. Молва распространяется с «профессиональной» оперативностью:
большинство женщин – телеграфистки. Как правило, одиночки. А медички? Часто приезжают сплочёнными женско-мужскими «коллективами»: посторонним вход
воспрещён. Подсел выздоравливающий к дежурной сестричке – юной и нежной: «Хочется?» - Покраснела: «Очень» – а сама на руки ему смотрит. Ё-моё, так это она о
кетчупе - в холодильник нёс. Поставил перед ней бутылочку и пошёл бедолага спать.
То там, то здесь «оказываются» на блокпостах «обалденные» залётные журналистки или «ищущие мужского плеча» «душевные» дамы. «Остаются» ночевать после
универсального средства от простуды. Много ли мало их на самом деле, но насчет журналисток, точнее одной - история такая.
Её, кстати, небезызвестную, искали недели две: родная редакция спохватилась. Дошло до самого верха – выше не бывает: «вы что?», «похищен журналист, а
командование и ухом не ведёт»… Её нашел замкомандующего группировки. Случайно. Пьяная, одеться сама не может. Да и из одежды на ней – чуть ли не одна
аккредитационная карточка – оформленная правильно и непросроченная. У прапора – начальника блокпоста спрашивают, почему она здесь. «А куда её девать? Она с
утра уходит «за живым материалом», потом возвращается – датая». – «А почему не доложили?» – Молчит. Найденная «фея пера» – девка, судя по публикациям,
вполне патриотичная. И по судьбе – несчастная – откровенна как первоклассница у врача. Но «тему» она задала хлопотную. Оставлять её на блокпосту нельзя, а
забирать – вроде «злоупотребляешь служебным положением». Решение пришло само. Прямо с поста звонит замкомандующего в Ханкалу: нашлась, мол, такая; доложите
тому, тому и еще этому. Значит, увозит её «официально». Приехали в Ханкалу. Вечер. Вертолёты - только завтра. Куда её девать? Пошёл замкомандующего по
женским контейнерам – устраивать гостью на ночлег: подчинённых подставлять не удобно. Женщины ухмыляются: где взял, туда и отдай. Нашёлся-таки пустой
контейнер. Попрощались. Через полчаса она заявляется – в том виде, в котором ложатся спать, просит взаймы бутылку. Иначе – не уснёт. В присутствии «понятых»
(не дай бог такого понапишет!) налили стакан. А дальше – как в «Осеннем марафоне»: «а поговорить?»… А работы в тот вечер выдалось немерено! Через каждые
полчаса то посыльный, то сам порученец командующего заглядывают: «Вас, товарищ полковник, к правительственной связи»… Утром с ней расстались: приодели –
подарили новый камуфляж, посадили на ближайший борт до Моздока. Аккредитацию отобрали, но без дискредитирующего барышню продолжения. Дальше - хоть стой,
хоть падай. Её чеченские публикации признали едва ли не лучшими на тему всенародной помощи воюющей группировке.
С чеченками – всё ясно. В массе – морально-неуступчивы. Говорили, правда, что в тех же Шалях уже 20 проституток. Только не про нашу это честь. Хотя и
упоминают о каких-то местных путанах: полупридурочных – полубомжистых. Отсюда и молва, что чеченки не только не забитые, но, порой, даже очень «творческие».
Отдельная тема: поймали сообщницу духов. И всей ротой оставили её в живых. Аж дух захватывает! Только если, что и было, то вряд ли кто из
участников-очевидцев в этом признается: желающих повторить судьбу полковника Буданова что-то не находится…
Тут и предисловие к полулегендарной, столь же деликатной теме прибалтийских или прочих снайперш, так называемых, «белых» или ещё каких «колготок». Вообще
говоря, колготки – не самый практичный на войне вид одежды, да и не самый «верхний». Пока тётенька жива, что там она носит «снизу», вопрос, конечно,
интересный. Но «в живую» - сверху – чаще камуфляж-«унисекс», на худой конец – брюки. Сами чеченки – не в счет: разговор не о них. А если нашли труп, то
столь «въедливого» «поисковика» - самого еще надо поискать: брезгливость сильнее любопытства. Да и зачем?.. Может, кто из снайперш и носил белые колготки –
для андреналина. Но скорее всего это - журналистский штамп. А вот русские женщины на дорогах Чечни, в том числе, нестарые, иногда встречаются. Порой с
непонятными документами и невразумительным объяснением, что они здесь делают. Кого-то из них «фильтруют», но по чеченским весям русские жёны и сёстры
действительно разыскивают своих пропавших без вести… Иногда даже предъявляют духовские бумажки… Жизнь – она, конечно, о разных сторонах. Только трудно
вообразить, что та, кто ищет близкого, думает о чём-то ещё… А кто ищет другого? Нужно ли для этого ездить в Чечню?
Один же рассказ кое-какие подтверждения получил. Ходили в одну спортивную школу парень и девица – постарше. Занимались сначала – биатлоном, затем она
перевелась на одну стрельбу. Настырная девка – на мастера спорта сдала. Серёжки оригинальные носила – запомнились. Потом жизнь развела. Парень стал
прапором-спецназёром. Ехал в электричке из Прохладного в Моздок, узнал девчонку по серёжкам, подсел. Она: «Обознался, парень. Не Аня я - Вера. К мужу еду.
Во Владикавказ. Серёжки? Он и подарил. На восьмое марта». Не поверил спецназёр: она это, она – только постарела. Расстались… Брал спецназ дом в Грозном.
Тяжело было. Снайпер с восьмого этажа грамотно работал: пять трупов за час. И всё же сбросило снайпера взрывом. Упала под ноги того же спецназёра. С теми же
серёжками. Кто-то ожесточившись вырвал серёжку с частью уха – спецназовец забрал ее с собой. Приехал в отпуск. Через бывшего тренера нашел адрес. Поднялся в
квартиру: «Где Аня?» – «Анечка в Италии работает, вот уже два раза по 300 долларов прислала: у неё, ведь, сынишка. А Вы проходите… Она Вас помнит». Постоял
спецназер: показать сережку или нет? Говорит: «У вас из почтового ящика конверт иностранный торчит. Может, от Ани?». - «Ой, наконец-то. Сейчас спущусь». У
пустого ящика первым оказался спецназёр. Бросил серёжку с частью синей мочки. Так было или иначе, но место событий называли одинаково: у станции метро
«Удельная». Санкт-Петербург.
Отдельная тема: прибытие пополнения. Новички, особенно контрактники, свои байки рассказывают, а старожилы их к «духовной жизни» коллектива приобщают.
Главное, чтобы рассказ был и правдоподобный, и «плутоватый» (начальника прикололи), и «цепляющий» за живое, и немного сентиментальный. То есть, «бугорок» на
ровной поверхности серых буден. Хорошо, если он еще и на притчу похож. Вот спрашивают: будут ли «иностранцы» из бывшего Союза в «красной армии» служить? Так
они уже служат. Много ли мало – другой вопрос... А история такая: жили два родных брата: не близнецы, но друг на друга похожи. Один в Ростовской области жил
– русский, значит. Другой – в Донецкой. То есть, по паспорту – хохол. «Хохол», звали его Семён, до 92-го в Советской Армии прапорщиком служил. Уволился,
пошёл работать в шахту, но шахта закрылась. А семья – будь здоров: семеро по лавкам. Приезжает в «братское зарубежье», просит «русского» брата: «потеряй»
паспорт, но сразу не заявляй». А сам с его паспортом – в военкомат. И «характеристики» принёс. Так, мол, и так – возьмите контрактником. Взяли Семёна. В
Чечню направили. Хорошо служил: всю дагестанскую операцию взводного заменял, контужен был, на медаль Суворова послали. Хоть и малость прижимист: никому не
одалживал, не пил, не курил, «боевые» всеми правдами-неправдами выцарапывал и сразу домой отправлял. Вдруг с опером-особистом целая боевая группа приезжает
– «засланного духа» вязать. Разобрались: Семён, оказывается, ежемесячными пятью-семью тысячами заделал «рокфеллерами» всё своё семейство. Такое не скроешь:
в его «хохлошахтинске» половина населения зубы на полку кладёт. Соседи от зависти «бдительность проявили». Просигналили в местную «беспеку-сигуранцу»:
такой-то в Чечню подался – наверняка к боевикам. «Беспековский» же начальник оказался горячим патриотом России: сообщил коллегам через границу. Те – к
брату. Раскрутили… Уволили Семёна. Правда, ротный ему и за последний «грешный» месяц «боевые» выбил. Через месяц ехал другой контрактник через Ростов. В
привокзальном кабаке встретил «Семёна» – он на самом деле Лёнькой был. В Чечне Лёнька спиртное на дух не переносил. А тут разливает с бомжами
«Великорусскую». Рассказывает: вернулся домой – те же «сусиды» - ему с порога: «Гэть, морда бандитская!» Перевёз домочадцев к тестю в Ростов. Стал работу
искать… Куда не придёт – через час в «обезьяннике» оказывается. Ориентировку на «террориста» разослали, а забрать забыли. Или говорят то же, что и на
родине. Только на «великом-могучем»… Сидит Лёнька пьяненький, плачет: «Может, и вправду надо было к духам податься? Хоть необидно бы было». Но - что
любопытно – добавляет: «Невезучий я. Только с моей шахты – двое таким же макаром в российскую армию устроились. Помнишь, Генку, царствие ему небесное?
Деньги с ним передавал… Так он такой же Генка, как я – Сенька!»
Применение тактических приёмов и боевых средств тоже обсуждают. Чем дальше они от десантной стези, тем интереснее: свои «дела» и так знаешь. В первую
кампанию дело было: пригнали вэвэшники бэтээр с «матюгальником» – чтобы духов распропагандировать. Те на консервном заводе засели. Причём, слоями: первый
этаж – федералы, второй – духи, за третий этаж бой идёт. А самого спеца-«матюгальщика», видать, не было. Посадили вроде как техника роты – станцией
управлять умел. Геройский парень: он и задачу усвоил, и слова ключевые запомнил, а диспозицию изучил вообще досконально. Только по национальности – то ли
абхаз, то ли сван. Что тут про акцент говорить: он «япону-мать» с трудом «конструировал». Но на «передок» выкатил отважно, встал за укрытием и на всю
Ивановскую провещал: «Вах, сейчас консерви-цех, бутыльки-склад нэ отдашь - сдохнешь, как ишак. Тэбэ как гуманыст прошу - вихады один за один. Слышишь, да?»
Стрельба, надо сказать, несколько поутихла. И те, и другие поэтажно прислушались: машина, вообще-то, федеральная, а вот обращение… Говорят, сначала с
«федерального» этажа даже очередь дали. Потом прикинули, что «консерви-цех» боевики держат. Они первыми и очухались. Решили, наверное, что «свой» «собакам»
продался. Занялись охотой. Огонь по «предателю» открыли остервенелый. Молодец – абхаз! Так «завлекающе» для духов маневрировал, так красочно предрекал
торжество федерализма, что они то и дело пулемёт КПВТ перетаскивали. Поставят с одной стороны - а его уже раззадорили – он с другой выползает и - на
пол-Грозного: «… щак-к-алы вонючие. Да я твою маму, твою бабушку…» Пока духи мельтешили, федералы новый штурм начали. На сей раз удачный. Возможно, к тому
же микрофону подсаживался и другой стихийный «матюгальщик». В качестве журналиста там находился писатель Андрей Эдоков. Филолог и вообще умница - он,
однако, тоже нерусский и говорит с особенностями своей этнической среды. Это - в подтверждение закона парности. Кто из духов тогда остался в живых,
наверное, спятили. А точка в рассказе – грустная. Погиб абхаз в тот же день. По-дурацки. Из брони вылез и попал под огонь своих.
А вот спятил или не спятил прапор из комендатуры, не знал даже комендант. Прапор был начпродом. И во «вторую Чечню» и в первую, когда тоже служил в
комендатуре. В ней и прыгала по этажам живая мартышка - Маруська. Забавляла всех, но на голову садилась только хозяину – прапорщику. Пошел прапор на базар
за деликатесами для торжественного собрания по случаю Дня защитника Отечества. Мартышка, как всегда, сидела на голове – «вшей искала». Прапор – мужик
опытный: троих автоматчиков с собой взял. Ни с ним, ни с ребятами ничего не случилось. А, вот, мартышка пропала - сиганула куда-то под прилавки и с концами.
Зачем – непонятно. Прапор – за пределы комендатуры – «выездной» Даже бананы ей привозил, а сгущенки – хоть залейся… Перевернули весь базар, даже ментов
местных напрягли. Нашли Маруську. С перерезанным горлом. Принёс прапор в комендатуру еще одну безвинную «жертву международного терроризма». Пытались ребята
забрать обезьянку, похоронить в клумбе перед крыльцом. Комендант - насколько не сентиментальный мужик, но и то разрешил. Сам пришёл к прапорщику - утешить.
Не отдаёт прапорщик мартышку. Плачет навзрыд и никого в свою каморку не пускает. Даже стол вместо него накрывали. Сели праздник отмечать. Немного
разгулялись, но веселья не получилось. Опять послали за начпродом. Привели. Налили: «Давай, Митя, скажи, чтоб война эта проклятая быстрей кончилась». Встал
Митя и выпалил: «Я за Маруську всё жизнь мстить буду. Я её во Владике за сто баксов купил. Дристалась она – я её калганом отпаивал. А зимой с собой в
постель ложил. Чтобы не простудилась…» И снова в плач: «Как они, изверги, могли! Бля буду, найду гада - этими руками задушу». Такой, вот, праздник
получился. Защитников Отечества. Нашёл - не нашел прапорщик гада, история умалчивает. Но вскоре отправили прапора домой. От греха подальше.
Война – она и есть «бугорок». На ровной поверхности бытия…
Примечание: отдельные части вошли в военный роман «Рота. Дожить до весны». Автор – Андрей Константинов при участии Романа Цепова и Бориса Подопригоры, изд.
Олма-пресс, 2004 г.
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.
