Логотип Международного фонда ветеранов и инвалидов боевых действий «Рокада» Международный фонд ветеранов и инвалидов вооруженных конфликтов «Рокада» - Фонд ветеранов боевых действий Никто, кроме нас! Это девиз нашего Фонда, помогающего ветеранам и инвалидам боевых действий.

Фонд ветеранов боевых действий

Сергей Говорухин

Лерочка–Валерочка

Он позвонил без десяти шесть, когда она уже складывала намокший днем зонтик, чтобы через несколько минут раскрыть его снова.

- Вас слушают, — привычно произнесла она, неловко прижимая трубку к плечу — руки натягивали застежку зонтика.

- Будьте любезны, Валерию.

- Слушаю вас...

Руки по-прежнему натягивали неподдающуюся застежку — они всегда совершали уйму ненужных движений.

- Здравствуйте. Скажите, вы работаете в отделе охраны памятников?

- Ну, да...

- Вы не согласились бы взять под охрану один памятник?

- Вас?..

Стало скучно и привычно: с этой глупой фразы начинался чуть ли не каждый пятый телефонный звонок.

- Совершенно верно, меня, — почувствовав раздражение, невесело усмехнулись на том конце.

- Знаете, молодой человек, если вы думаете, что оригинальны, то глубоко заблуждаетесь. Вы далеко не первый предлагаете мне подобную глупость.

Он помолчал.

- Я и не претендую на оригинальность. Извините.

И оборвался короткими гудками.

Она улыбнулась, закурила.

- Лера, ты идешь? — мелькнул голос сотрудницы.

- Нет, не жди меня.

Голос пропал. Лишь в глубине коридора слышалось мок-рое шлепанье тряпки и ежевечерний мат уборщицы.

Снова зазвонил телефон.

- Как ни странно, это опять я.

- Я догадалась.

- Черт с ней, с оригинальностью. Просто так мы можем встретиться?

- Можем.

- Сейчас, вы, конечно, скажете, что сегодня заняты.

- Ничего я не скажу. — Лера поплевала на окурок — видел бы он ее в эту минуту. — Назначайте время и место.

Он назначил. Деликатно поинтересовался: удобно ли ей.

- Удобно, удобно, — отвечала она.

Ей были совершенно безразличны и он, и встреча, и все на свете. Но неотвратимо подступал вечер с его одиночеством и неприкаянностью — один из тысячи похожих друг на друга, как две капли воды, бесконечных вечеров.

Они и встретились. Лера в черном дутом пальтишке, красной шапочке, красных сапожках, до умопомрачения хорошенькая. Он в длинном плаще, высокий, уже седеющий.

- Валерия, — постучав сапожком о сапожок, протянула руку в красной перчатке.

- Валерий, — он вложил ей в руку букет бордовых роз. — Очень вам идут.

- Лерочка-Валерочка, — простучали сапожки. — Вы убиваете меня галантностью. Куда поведете?

- Куда прикажете.

- Куда прикажу... Ресторанов терпеть не могу. В кино вроде возраст... — она загибала пальчики на руке. — Можно, конечно, в театр, но придется волей-неволей отвлекаться на сцену, а это может закончиться катастрофой. Пойдемте, что ли, ко мне. Я предложу вам чай или кофе. Вы что предпочитаете?

- Портвейн.

- Что ж, можно и портвейн.

- Вы, простите, одна живете?

- Одна, одна...

В винный отдел тянулась очередь длинною в жизнь.

- Очередь за счастьем,- заметила Лера. — Портвейн отменяется.

Он достал из плаща бутылку марочного.

- Счастье в наших руках.

- Вы производите впечатление предусмотрительного человека.

- Это кажущееся впечатление.

Квартира оказалась уютной, обставленной с безупречным вкусом.

Он пощелкал пальцем по переплетам книжек, прошел в кухню узким коридорчиком.

- У вас хорошая библиотека и вообще славно. Значит, так и путешествуете: из комнаты в кухню, из кухни в комнату.

- Так и путешествую. А вы?

- Я объездил полстраны, но нигде не обрел душевного равновесия. И вот теперь смотрю на вас и думаю: может эта женщина разберет хаос в моей душе?..

- Я что, похожа на вторую половину страны?

Он усмехнулся.

- Бог вас знает, на кого вы похожи... Только мне у вас так спокойно, будто я здесь родился и вырос, и вот, наконец, вернулся...

Лера не ответила. В ее дверь стучался незнакомый, непохожий на других человек, и она пока не понимала нужно ей это или нет.

Он разлил вино по большим бокалам на высоких ножках.

Опалово-золотистый цвет вина вносил в душу смуту и неопределенность.

- Крепленное? — спросила Лера.

- Марочное.

- Марочное — тоже крепленное. Это я знаю. Вообще-то из меня такой питок...

- А из меня ничего. Знаете, один писатель сказал: " Я не только по-прежнему ничего не пью, но и не понимаю, как можно вырывать страницы из этой, и без того короткой, книги. " Теоретически я с ним согласен...

- Много пьете?

Он промолчал. Ему хотелось, чтобы она пожалела его, сказала что-нибудь мягкое, успокаивающее, но она была далеко, и занимал он ее постольку, поскольку присутствовал в ее пятиметровой кухне.

Он никак не мог привыкнуть к мысли, что на свете есть люди не менее одинокие, чем он сам.

- Да, — протянул он и снова налил, — ну, а как вы вообще поживаете?

Она улыбнулась.

- Так себе поживаю. Обыкновенно. Охраняю памятники, езжу в командировки, книжки читаю.

- И одна?

Она пригубила.

- Вот с вами.

Он почему-то смутился, выпил до дна.

- Помните, в "Двух капитанах" Ромашов спрашивает у Кати: "Вот напьюсь, что будете делать?" Она отвечает: "Выгоню". Две фразы и целый пласт отношений. А вы что будете делать?

- Спать уложу.

- Так может, мне быстрее напиться?

Она засмеялась.

— Вот и познакомились.

Ее голос сейчас был близким и зовущим, и ему показалось, что он, наконец, нашел тот берег, к которому можно прибиться и успокоиться.

Он тогда достал вторую бутылку, и она улыбнулась: "Ах, вы, искуситель". Она была немного пьяна, и хотя он совсем не думал о ней как о женщине, сама приблизилась к нему и сказала:

- В конце концов, это свинство — допиваем вторую бутылку, а вы даже не посягнули на меня...

И подставила щеку.

Он поцеловал ее в губы, она оттолкнула его.

- Знаете, мы ведь не дети. Я сейчас разберу постель...

Ночью он тихо спросил:

- Лера, можно я закурю?

- Курите, — безразлично отозвалась она.

Отчужденность голоса смутила его. Он долго искал зажигалку, щелкнул, наткнувшись взглядом на чужую спину.

Она села, попросила:

- Дайте и мне.

Снова щелкнула зажигалка, и в следующее мгновение он увидел, как невероятно она прекрасна.

- Ты божественна, — сказал он, пытаясь скрыть неловкость.

Она захохотала, откинулась на подушку.

- Слушайте, где вы живете?

- Снимаю комнату.

- Да... Перезжайте ко мне — будете каждую ночь повторять мне: "Ты божественна!" Что еще нужно незамужней бабе?

Он долго, часто курил и, наконец, сказал:

- Ты трезва сейчас, тебе стыдно и потому ты сказала пошлость. Зачем?

Она взяла его руки, уткнулась в них лицом, и он ощутил на ладонях ее слезы.

- Правда, переезжай ко мне...

Иногда они путешествовали по карте мира. Карта висела над диваном, и когда Лера на ночь разбирала постель, и ложилась в изголовье карты, то казалось, что она приютилась у подножия Вселенной.

- Ты был за границей? — как-то спросила она.

- Был. Я служил мотористом на рыболовецком сейнере. Мы заходили в иностранные порты сдавать рыбу.

- Ну и как?

- Поражает воображение, как все неизведанное и недосягаемое.

- Ты проведешь меня по неизведанному?

- По портовым городам? Что мы — моряки видели, кроме портовых городов...

- Марсель тоже портовый город...

- В Марселе я не был.

- Господи, какая тоска. Хорошо, тогда твоим гидом буду я. — Лера забиралась на диван и, болтая ногами, объявляла: — Итак, Мальта. Я... Кто я? Я креолка. "Стройная креолка, цвета шоколада, помахала с берега рукой..." Ты...

- Я — пират угрюмый, кто же еще...

- Нет, пират — это навязло. Ты... Ты продавец воды. Хотя вода, что вода... Ты продавец дождя. Все поэты немного продавцы дождя. Конечно, зной, засуха и ты экономишь дождь, но не из высших соображений, а потому что ты — сквалыга.

- И тут появляешься ты...

- И тут появляюсь я! — Лера вскакивала с дивана, поднимала юбку. — Вот с такими ногами! А, как ноги? Только чуть подлинне и цвета шоколада. Представляешь?

- Еще бы, — оживлялся он.

- "Почем квинта дождя?" — спрашиваю я, слегка покачивая бедрами.

Она покачивала бедрами.

- Почем? — он морщил лоб. — Почем эта проклятая квинта?

Прикасался к ее ногам, обнимал, бросал на диван, целовал до исступления.

- Пусти, — говорила она, — пусти, ненормальный.

И, вставая, поправляя кофточку, грустно усмехалась:

- Детский сад.

Каждый из них существовал в отдельном мире, и эти миры, как две планеты, вращались на разных орбитах галактики.

Однажды она сказала:

- Тебе не кажется, что нас связывает только постель.

Он промолчал. Это было так и не так, но она сказала то, о чем давно думал он сам. Ему показалось, что вот-вот разрушится карточный домик, она оскорбит, ударит его, и испугался, что при этом хочет только одного: видеть, как она прекрасна в гневе.

Но домик устоял. Лера варила кофе, он шатался по кухне и декламировал:

- Женщины делятся на две категории: те, у которых кофе постоянно убегает, и те, у которых никогда не убегает.

- У меня убегает, — пожала плечами она. — Это хорошо или плохо?

- Хорошо. Значит, ты безалаберна и непрактична. Что может быть хуже практичной бабы.

Она взяла сигарету, подошла к окну.

- Как я ненавижу осень. Грязь, слякоть, мокрые вороны, тоска... Осень соответствует вечному состоянию моей души.

Он обнял ее.

- Ах, ты, мокрая ворона.

За окном, как по отвесу, шел дождь.

- Не надо, — отстранилась она. — Убежал кофе?

- Убежал.

Вечером он работал на кухне.

Она вышла в халате, присела рядом.

- Ты работаешь каждый вечер. Почему ты до сих пор ничего не прочел мне?

Он, бессмысленно глядя в блокнот, ответил:

- А вдруг ты не поймешь меня, тогда все рухнет окончательно.

Она провела рукой по его глазам.

- Ты боишься?

- Боюсь. Мне кажется, я понял: когда человек один — он замыкается в себе. Он привыкает к себе, любуется своей печалью, вынашивает свое одиночество. Он, как рептилия, проживает самого себя до конца и только с самим собой ему хорошо и спокойно.

- Может, ты и прав, но от этого не легче.

Она замерла.

- Снег, смотри, снег!

Шел первый снег. Кутерьма снежинок просвечивала темный воздух. Снег ложился на землю и уже не таял.

- Как бы ты написал снег? — спросила она.

- Как? — он задумался. — Так бы и написал: Ночью лег снег. Утром, выглянув в окно и на мгновение ослепнув, она все простила осени.

Лера села на подоконник, подобрала ноги, и теперь сама казалась большой печальной снежинкой.

- Как просто, — сказала она. — Знаешь, мы пропутешествовали всю карту. Больше нечем жить.

Она отвернулась к окну.

- А как же Африка, Латинская Америка? — глупо спросил он, только для того чтобы что-то сказать.

- Африки мне хватает и в жизни...

Она опустила ноги с подоконника, прошла в комнату. В дверях остановилась, спросила:

- Скажи, почему ты не уходишь?

- Куда?

Ночью он повернулся к ней и несколько раз поцеловал в спину. Его губы были неестественно влажными, и она поняла, что он плачет.

Утром она не обнаружила в нем следов ночной смуты. Он был сдержан и приветлив, за завтраком гаерствовал, воровал мясо из ее тарелки, и эта шумная непринужденность ложилась на ее лицо тяжелыми пощечинами.

Она тоже держалась, слава богу, еще умела и, сидя у зеркала, подводя губы и складывая их трубочкой, засмеялась, чересчур сфальшивив ноту:

- Я, кажется, придумала: вечером можно пойти в планетарий.

- Обернулась к нему: ослепительная, жалкая. — А, какова идея?

И впервые увидела, как бесконечно далеки и незащищены его плечи.

1989 г.


© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.

Карта сайта :: Изготовитель – 'Свой сайт каждому'

  Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru  

Copyright © 2006 – 2016  Фонд «Рокада» – фонд ветеранов боевых действий