Дмитрий Беловецкий
Когда я пьян
- Ну, вставай, пошли… Мы уже расплатились…
Я с шумом отодвинул стул.
- Давай еще выпьем, - икая, говорит Костя.
- У нас больше нет денег…
Я беру его за локоть и тащу к выходу. Он упирается.
Стул падает. За соседними столиками уже оглядываются. В чулках сеточкой к нам широко шагает тетка-метрдотель.
- Давайте, на улицу, мальчики…
- А мы туда и идем, - икает Костя, - только сначала пописаем…
На улице холодина. Алкоголь мгновенно выветривается. Неоновый фонарный свет отражается в накатанном асфальте. Пар изо рта медленно расползается в морозном
воздухе. Зеленый огонек такси летит по продрогшей улице Горького. Я поднимаю руку.
- Ты куда? – удивляется Костя.
- Домой.
Таксист приоткрыл дверцу. Из салона потянуло почти домашним уютом.
- В Бескудниково, - выдыхаю я.
- Червончик, – говорит таксист.
Я захлопываю дверь. Таких денег у меня даже дома нет.
- Ты что обалдел? - почти обижается Костя. - Сейчас позвоним кому-нибудь… В гости поедем… Нам везде рады…
Костя актер театра на Малой Бронной. Он непризнанный гений. Потому пьет много и в долг. Я не видел его спектаклей, но, внутренне соглашаясь с этим,
прогуливаю с ним почти все свои деньги. Мне интересно с ним. Он для меня - другой мир. И когда, по ролям он рассказывает какую-нибудь байку от давно
умершего Эфроса, я все равно улыбаюсь, хотя и не смешно совсем и слышал я ее уже много раз.
Сейчас он улыбается мне гнилыми зубами, похлопывает себя по животу. Он толстый и добрый, когда пьяный. А так всегда.
Очень холодно. Машины, ветер, люди, бронзовый Пушкин…
Костя ковыряет монеткой махровый иней на стекле телефонной будки, неуклюже жестикулирует в тесном будочном пространстве, раздраженно толкает ногой изогнутую
металлическую дверь.
- Сволочь, - ругается он.
- Кто? – спрашиваю я.
- В пальто, - огрызается он.
Я не обижаюсь. Он беззлобно. Он трезвеет.
- Пошли, что ли ко мне домой… Чаю попьем.
Он с досадой плюет в трущегося у урны взъерошенного голубя.
- Не… Я провожу тебя и поеду домой, - отвечаю я. - Может, еще на метро успею.
Костя живет недалеко, в каком-то арбатском переулке в доме с обсыпавшимся лепным фасадом. Там у него комната в коммуналке. Много тараканов, соседская вонь,
нестиранное белье с запахом жареной рыбы, велосипед «Орленок» у стены длиннющего коридора, коробка спичек на унитазе…
Мы пьем в темной Костиной комнатухе горячий чай. К нему только черствый белый хлеб с привкусом плесени. В тепле разморило, хочется спать. Глаза закрываются
сами. Костя накручивает телефонный диск.
- Мы сейчас поедем к Алле!
Он вскочил с прокуренного кресла, возбужденно зашагал по комнате.
- К Алле! - он выдыхает мне в лицо кислый табачный запах. - Какой я умный! К Алле!
- К какой Алле? – зеваю я.
- Помнишь, я тебе рассказывал… - нервничает он. - Которой я деньги должен… Которая любит меня… Очень…
Я помню. Алла с Маяковки. Ей лет сорок. Она тоже живет в коммунальной квартире, комнату в которой получила после многолетнего проживания в Москве по лимиту,
долгого скитания по московским общагам и съемным квартирам. Она не замужем. Костя говорит, что ее бескорыстное чувство – следствие великой силы искусства.
Как-то с подругой Алла была на спектакле «Ревизор» в театре на Малой Бронной. Со второго ряда партера особенно остро воспринимаются нюансы театрального
действия. Тогда она неожиданно поняла, что, вспотевший под фраком Добчинского актер приветливо и глупо улыбается ей со сцены. Действительно, почти пьяный к
концу спектакля Костя в костюме своего героя выскочил в фойе театра и галантно пригласил ее в свою гримерную комнату. Остаток вечера и ночь они провели в
Костиной коммуналке. Утром он занял у нее денег и проводил до троллейбусной остановки. Через пару месяцев, мучаясь диким похмельем, он позвонил ей. Это
повторялось периодически. Вот уже два года Костя ей должен.
- Не пойду, - говорю я. - Иди один. Спать очень хочется.
- Она больше не даст мне…
- Ты же говорил, что она не отказывает…
- Правильно, - раздражается Костя. - Мне стыдно уже просить… Я полгода ей не звонил…
- Вот и позвони…
Он театрально встал передо мной на колени, широко раскинул руки, потом умоляюще скрестил ладони.
- Дорогой друг, - громко продекламировал он, - просто послушайте и оцените мой безупречный во всех отношениях план.
- Ну, говори.
- Сволочь ты упертая, позвони ей сейчас от моего имени и скажи, что меня пьяного забрали в милицию… Скажи, что я дал тебе телефон и просил объяснить ей
какая со мной приключилась беда… Скажи, что ты договорился с дежурным милиционером и за сраную пятерку меня отпустят…
- Она не поверит, - перебиваю я.
-…Если нет, то скажи, что меня могут отправить в вытрезвитель… Сообщат в театр… Снимут со спектакля… Выгонят с работы… Скажи ей, что денег у нас ни копейки…
Что единственный человек, который может меня спасти – это она! Понял?!
- Понял, - отвечаю я. - Но пить больше не буду…
- Ты дурак! - почти орет Костя. – Можешь не пить! Но другу помочь ты обязан!
Смотрю на часы. Двенадцать.
- Поздно уже звонить, - говорю я.
- Нормально, - отвечает Костя.
Я опять сдаюсь. Звоню Алле. Я не очень верю в эту затею, звоню только для того, чтобы Костя отстал.
- Здрасьте, - говорю я в прогудевшую трубку. - Аллу позовите, пожалуйста.
- Обнаглел что ли? - ответили оттуда.
- Товарищ, – вежливо продолжаю я, - простите за беспокойство… Вам звонят из редакции журнала «Молодой коммунист»… Героиня нашего очерка живет по этому
номеру телефона…
- Сейчас, - мягче уже отвечает мой немногословный собеседник.
- Да, - через какое-то время ответил заспанный женский голос.
- Алла, я звоню по просьбе Кости… Знаете, с ним случилось несчастье…
И я стал складно врать. Костя обкуривал меня, затягивался так, что трещала сигарета, заглядывал мне в лицо, поддакивал, шептал эпитеты и фамилию
милиционера.
- Как ехать ко мне, знаете? – устало выдохнула в трубку Алла.
- Костя говорил, – соврал я.
- Приезжайте.
В трубке отрывисто загудело. Костя возбужденно задвигался, засуетился.
- Берем сейчас машину! - орет он уже на лестничной клетке. - Потом расплатимся…
Пошел снег. До Маяковки близко. В заиндевевших окнах тесного «Москвича» ничего не видно. От водителя воняет перегаром.
- Ты заснул что ли? – Костя толкает меня в спину. - Приехали. Я здесь посижу… Квартиру не перепутай…. И играй! Понял?! Играй! Вся жизнь игра!
По ночному несвежая, в байковом, застегнутом на все пуговицы халате Алла пустила меня в квартиру.
- Тише соседи спят.
Я киваю и молчу. Слышно, как за отклеившимися обоями сыплется песок.
- Ну, что там опять с ним? – тихо, устало, по-матерински спрашивает она.
Я шепотом пересказываю Костину историю. Смотрю в ее мятое лицо. Мне показалось, она понимает, что я гнусно вру. Мне вдруг захотелось побыстрей уйти. Она
сама положила в карман моего пальто деньги.
- Здесь десять… Спасибо, что не бросили его…
Я даже не попрощался. Я побежал вниз по лестнице. Поскользнулся у подъезда. Распахнул дверцу машину. Сунул Косте деньги.
- Ты что ненормальный? – обалдел он от неожиданности. - Во обрадовался – то …
…Мы опять в Костиной коммуналке. На душе гадко. Часы на стене отрезают секунды у ночи.
- Ты чего грустишь? – зачем-то громко спрашивает Костя. - Сейчас выпьем - все пройдет.
Мне действительно захотелось выпить.
- Наливай, - говорю.
Мы пьем не закусывая. Пьем молча, в темноте. На полу тень от фикуса, как очертание лежащего человека. Водка не берет совсем. Костя тоже молчит. Чувствую
какую-то недоговоренность.
- Слушай, - говорю, - Алла сказала мне спасибо за то, что я забочусь о тебе…
Опять тишина. Только часы: тик-тик… Водка кончается.
- Я подонок, – всхлипывает вдруг Костя.
Он налил себе остатки водки, выпил залпом.
- Я еду в Алле, - выдыхает он в кулак, вытирает пьяные слезы.
- Ты пьян, - говорю я.
- Когда я пьян… - икает он, - мне все нравится… Человек – это великолепно…
Костя сопит. Потом что-то шепчет. Потом тишина и неравномерный Костин храп. Часы: тик-тик… На полу тень от фикуса. На столе пустая бутылка. Костя спит.
1985 г.
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru
