Дмитрий Беловецкий
Процесс прошел
Это неправда, что закончившийся перед Новым годом в Махачкале уголовный процесс по делу Радуева показательный. Он знаковый. Долгие месяцы
судебного разбирательства, кажется, расставили все на свои места.
Тимирязевский межрайонный прокурор Северного административного округа Москвы, старший советник юстиции Смердов замучил меня звонками и факсами. Всю неделю
он взволнованно настаивал на обязательном моем появлении в Верховном суде Республики Дагестан на слушаниях “по делу Радуева и др.”, не обращал внимания ни
на какие мои доводы, постоянно ссылался на Генеральную прокуратуру Российской Федерации и грозно приписал в финале официального письма, отправленного по
месту моей работы: “При неявке Беловецкого Д. В. в судебное заседание на основании ст. 73 УПК РСФСР он может быть подвергнут приводу”.
Я особенно не сопротивлялся. Но, кажется, имел право подтвердить данные на предварительном следствии показания заказной телеграммой, направленной на имя
председательствующего на суде. Три тысячи свидетелей, допрошенных за полтора года следствия по уголовному делу ‹ 2-177-202/01, доставить на судебное
заседание все равно невозможно. А я только один из них.
Это я и собирался сказать заснеженным ноябрьским утром ожидавшей меня у зарешеченной и обшитой мутным оргстеклом “дежурной части” 113-го отделения милиции
города Москвы старшему помощнику Тимирязевского межрайонного прокурора Юлии Григоркиной.
Резко падающим вправо, подростковым подчерком она заполнила уведомление о вручении мне судебной повестки, посмотрела на меня не выспавшимися глазами, между
прочим, спросила: “Вы что, были у него в плену?”
“Нет, – говорю, – мы просто с ним часто встречались”.
Председательствующий, судья Верховного суда Республики Дагестан Багужа Унжолов: Беловецкий Дмитрий Викторович. Год рождения ваш?
Свидетель Беловецкий: 1961-й.
Председательствующий: Где вы проживаете?
Беловецкий: В городе Москве.
Председательствующий: Работаете вы где?
Беловецкий: Я обозреватель “Литературной газеты”.
Председательствующий: Обозреватель “Литературной газеты”... Так. Вы являетесь свидетелем по настоящему делу и обязаны суду говорить правду. Пожалуйста,
дайте нам подписку...
Беловецкий: Просто расписаться?
Председательствующий: Так. Посмотрите, пожалуйста, внимательно... Из сидящих на скамье подсудимых с кем вы знакомы?
Беловецкий: Я знаком с Салманом Радуевым.
Председательствующий: С Салманом Радуевым... При каких обстоятельствах вы познакомились? Пожалуйста, расскажите суду.
Беловецкий: Вас интересует только знакомство или вообще встречи?
Председательствующий: Вообще встречи. Все, что вы знаете...
Беловецкий: В апреле 1997 года я был в командировке в Чечне. Тогда я работал в журнале “Огонек”. Тоже был обозревателем. По редакционному заданию возникла
необходимость во встрече с ним...
Уже скучно повторять одну и ту же историю. Нудно подделывать чужие эмоции и изображать свои.
С Радуевым меня познакомил Хасан Баиев – замечательный хирург и мой давнишний знакомый. Это он сложил заново раскроенный разрывной пулей радуевский череп.
Мне показалось тогда, что Хасан устал скрывать свою профессиональную удачу.
– Шесть часов оперировал, – мял он удовлетворенно гибкие мясистые пальцы. – Лоскуты донорской кожи со лба взял... Вот отсюда... Скобами кости черепа
стянул... Вот здесь... Глазницу почистил... Вот так... Потому немного изменилась форма лица...
Во втором часу ночи пыльно подъехал армейский “УАЗ”. Хасан остался у темных развалин в начале улицы Революции. Мне натянули на глаза черную, пропахшую
немытыми волосами шапку. Сквозь крупную вязку видна размазанная желтыми фарами дырявая дорога.
– И так темень полная, – говорю.
– Так и тебе спокойней...
Сулейман, начальник радуевской охраны, трясет машину по раскрошенному асфальту, раздражается на мои сомнения.
– Кто убит? Джохар жив. Салман жив абсолютно. Сейчас все сам увидишь...
Я щурюсь от резкого света в бледно-розовой комнате. До того шел куда-то в темноте, потом вверх по лестнице. Когда остановились, с меня сняли шапку. Напротив
портрет хитренько улыбающегося Дудаева. За письменным столом сидит обложенный бумагами и богословскими книгами в длинных, до пят, бархатных темно-зеленых
одеждах Радуев. За выпуклыми очками изуродованное лицо. Приветливо протягивает мне мягкую узкую теплую ладошку. С удовольствием говорит обо всем.
...“Я единственный имею право распоряжаться счетами Джохара...”
...“Рыбкины-Мыбкины... Самый порядочный политик в России – это Березовский...”
...“Я сформировал пятитысячную армию... Грузия со мной... Ударом трех батальонов смету Ереван...””
С фиолетовым рассветом на краешке стола заснул Сулейман. Он нервно сопит, когда Радуев возбужденно повышает интонацию.
– Мы будем наносить удары по городам и железнодорожным вокзалам России, потому что они являются военными объектами! – заводится вдруг под утро Радуев. –
Вплоть до полного признания независимости Ичкерии!
– Зачем? – спрашиваю я.
Он раскрывает широко ящик стола. Азартно подбрасывает на ладошке пульт дистанционного управления.
– У меня их сотня... Значит, взрывы будут в ста российских городах...
Роется в бумагах. Читает вслух “Заявление командования Армии генерала Дудаева для средств массовой информации”.
– Мы превратим Россию в зону бедствия. Мы никого не боимся, кроме всемогущего Аллаха... Вот так, Дима!
Аккуратно перьевой ручкой в верхнем левом углу пишет: “Ответств. редактору “Огонька” Диме в знак уважения. Бр. г-л С. Радуев. 26. 04. 97”. Ставит факсимиле
латинскими буквами: Brigadny General Salman Raduyev. И в конце текста, под призывом “Независимость или смерть! Аллах Акбар!” опять витиевато расписывается,
еще раз ставит факсимиле и круглую зеленую печать.
– И куда это мне? – спрашиваю я..
– Опубликуй! – отвечает он. – На память.
– С таким посвящением?
Он тут же выдает мне такое же заявление, только без числа и теплых слов.
Беловецкий: ...Я спрашивал Радуева: “Кто будет взрывать города?” Он отвечал, что взрывать будут сами русские. У вас много наркоманов и пьяниц, которые за
деньги готовы пойти на любое преступление. “Сколько стоит взрыв?” “Тысячу долларов, – отвечал он, – два взрыва – две тысячи, три – три...” Вот такой был
разговор...
Председательствующий: А вот о взрывах... Вы слышали, что были взрывы?..
Беловецкий: Да, были взрывы... Когда я приехал в Москву, то услышал про взрыв в Пятигорске. Я готовил в это время материал...
Председательствующий: В Пятигорске... Пятигорский взрыв...
Беловецкий: Пятигорский. Конкретно город он не называл. Не говорил о городах... Хотя бумаги, которые он мне дал... Там были названия городов и мест... Одна
из них есть в деле. У меня эту бумагу изъяли на предварительном следствии. Кстати, Салман... С разрешения того же Салмана. В Лефортово на ставке с ним я
говорил ему: “У меня требуют эту бумагу... Отдать?” Он сказал: “Отдай”. Ее изъяли. Ну, помимо того, она опубликована в журнале “Огонек”. Целиком. Этому есть
документальное подтверждение... Конкретно о Пятигорске мы не говорили... Но взрыв в Пятигорске был сразу после моего приезда в Москву. И, естественно, я это
сопоставил с тем ночным разговором...
...В притихшем между двумя войнами Грозном я снова был у Радуева дома. Сам он тогда напряженно орал в мегафон на митинге в центре окруженной развалинами
площади Шейха Мансура. А я, маясь от ожидания, расхаживал в несвежих носках по грязному ковру его гостиной.
Радуевские дети ползали тут же. Его жена Лида натягивала младшему Зелимхану штаны. Джохар – тезка первого президента Ичкерии – тряс двухлитровую бутылку
"Пепси", смотрел, как взбирается к пробке пена.
– Салман дома почти не бывает, – улыбается Лида золотыми коронками.
Я тогда сфотографировал их. Зелимхан без штанов рядом с огромной напольной вазой, инкрустированной перламутровыми драконами. Джохар сосет горлышко
пластиковой бутылки. Лида с бордовым бликом в левом глазу...
...Эти фотографии я еще раз отпечатал летом позапрошлого года, когда неожиданно и вежливо был приглашен на допрос по делу Радуева в следственный изолятор
ФСБ в Лефортово. Следствию снимки были не нужны. Спрашивали только оригинал “Заявления командования Армии генерала Дудаева”, в котором он расписался в
подготовке и проведении взрывов в российских городах.
Фотографии же я думал отдать Радуеву. Меня теребили тогда тягостные мысли о причастности к его судьбе.
Прямых доказательств участия Радуева к организации взрыва на железнодорожном вокзале в Пятигорске 28 апреля 1997 года на тот момент не было. Осужденные уже
Дадашева и Теймасханова бормотали невнятное. То ли Радуев за деньги уговорил их взорвать вокзал, то ли приказал начальник штаба “армии” Ваха Джафаров, глупо
застреленный летом 1998 года на Грозненском телецентре.
Сам Радуев на допросах уже категорически утверждал, что все террористические акты – это только желания Джафарова, повлиять на которые он не мог. И хотя я
точно знал, что Радуев малодушно врет, быть главным свидетелем преступления, тем более предоставлять следствию доказательства его вины мне не хотелось. Я не
боялся мести со стороны его последователей. Угнетало близкое знакомство с ним. Дурацкое личное сближение, без которого невозможна моя работа. Мне казалось,
что нельзя свидетельствовать против человека, у которого был дома, детей которого держал на руках...
...– Вы что, друзьями были, что ли? – разумно спрашивал меня следователь ФСБ Федоренко.
– Никогда.
– Значит, он просто использовал вас... Ты ему нужен был, е…б твою мать, понимаешь?
– Можно, я поговорю с ним?
– Решим...
...Когда арестованного ведут к следователю на допрос, конвойный еще в коридоре сообщает о своем приближении условным стуком.
– Вот идут, – говорит, прислушиваясь, Федоренко.
Мои пальцы прилипли к глянцевым фотографиям, когда на вытертый стул, поставленный в центре комнаты, тихонечко и покорно сел тонконогий Радуев.
– Здравствуй, Салман...
Он поднял отросшую бороденку. Я вижу свое отражение в стрекозиных очках. Он узнал меня.
– Вот.
Я протягиваю ему фотографии. Он разглядывает их внимательно, листает, опять разглядывает. Одну, где Лида с бликом в глазу, накрыл бежевой нездоровой
ладонью. Опасливо озирается. Мне кажется, сейчас заплачет.
– Откуда это?
– Я снимал у тебя дома... В Грозном...
Он просяще смотрит на следователя:
– Не, не, не... Потом... Только через адвоката...
– Ты изменился, Салман, – говорю я...
Государственный обвинитель Генеральный прокурор Российской Федерации Владимир Устинов: Скажите, пожалуйста, а какого числа произошла ваша встреча?
Беловецкий: Сейчас... Это было 26 апреля. Материал назывался “Салман Радуев: с первомайским приветом”. Он вышел сразу после первомайских праздников...
Отсюда название: село Первомайское... Первое мая – праздник.
Государственный обвинитель: 26 апреля. Ответ ясен. Вопрос в связи с этим к Радуеву... Радуев, ответьте на такой вопрос: вы говорите о том, что в период
взрыва в Пятигорске были ранены, находились на излечении... Как же это может происходить, когда за день до взрыва вы давали интервью... вот... обозревателю
газеты?
Обвиняемый Радуев: Это исключено, потому что он был в Пятигорске...
Государственный обвинитель: Не-е-ет. Он так не сказал...
Радуев: Он же говорил, что был взрыв в Пятигорске...
Государственный обвинитель: Потом он сказал, что взрыв был... Потом... Но не будем об этом говорить... Я вам конкретно вопрос задал: как может происходить
так? Вы говорили, что в момент взрыва в Пятигорске находились на излечении, хотя за день до взрыва давали в Грозном интервью?
Радуев: Я не знаю, почему он так говорит... Этого не может быть просто...
Государственный обвинитель: Что не может быть?! Не может быть что?!
Радуев: Вот этого... 26-го я не мог с ним встречаться...
Государственный обвинитель: Я специально уточнил...
Радуев: Я говорю... Я понимаю... Я же понимаю ваш вопрос... Я говорю, что этого не может быть... Я был действительно...
Государственный обвинитель: Но давайте ваше тогда... Ваше... Ваше видение...
Радуев: Я не знаю... Как вам сейчас видение? Я же говорю: я был тяжело ранен... Находился на излечении...
Государственный обвинитель: Какого числа вы были тяжело ранены?
Радуев: Восьмого-о-о апреля... Восьмого апреля...
Государственный обвинитель: А...
Радуев: И всем этим доводам есть все подтверждения, что я был тяжело ранен...
Государственный обвинитель: Какие подтверждения?
Радуев: Вот все знают...
Государственный обвинитель: Все знают?! Что знают?!
Радуев: Вся Чечня знает...
Государственный обвинитель: Говори конкретно...
Радуев: Если хотите, я могу представить сто свидетелей...
Государственный обвинитель: Подождите, Радуев... Я не знаю, что вы представите... Вот живой человек перед нами сейчас находится, который четко говорит...
Радуев: Он путает...
Государственный обвинитель: ...что 26-го числа вы встречались... А вы говорите о сотнях свидетелей! Вот один из них!
Радуев: Ну, он просто перепутал, наверное...
Государственный обвинитель: Кто перепутал? Вы перепутали?!
Радуев: Он... Это исключено просто... Потому что он...
Государственный обвинитель: У меня нет вопросов больше к Радуеву.
Председательствующий: Садитесь...
По периметру двора махачкалинского следственного изолятора, вдоль недавно выбеленных стен топчутся на ветру бойцы спецназа ГУИН.
– Его не расстреляют, – выдыхая в воротник бушлата, говорит мне один доверительно.
– Знаю.
К расстрелу Радуева можно было приговорить только по первому эпизоду обвинения – нападение на Кизляр и село Первомайское. Тогда погибло 78 человек, около
трехсот было ранено. 82 трупа оставили боевики на разбитых сельских улицах и изрытых окрестных полях.
Я смотрел на Радуева, когда, сбиваясь и останавливаясь, секретарь суда зачитывала показания свидетелей убийства охранника кизлярского роддома Романенко. Его
облили медицинским спиртом и подожгли. Потом бешено куражились, стреляли в еще живого, обожженного и окровавленного, корчащегося в январской грязи... Я
глядел на него, когда толстая седоволосая тетка рассказывала, как ее, беременную, боевики загнали в оконный проем, прикрываясь от ответного обстрела
больницы... Она родила мертвого ребенка... Я смотрел в его очки, когда бывший боец пермского СОБРа, сглатывая давнее унижение, говорил суду о том, как его,
пленного, раздетого до исподнего, метили крестом, приговаривая к расстрелу за отказ принять мусульманство...
– Не надо все валить на меня, – говорит из клетки Радуев...
По совокупности преступлений – это расстрел. Но в Первомайское и Кизляр Радуев вошел в январе 1996 года, тогда действовал еще старый УК РСФСР. А значит,
единственное наказание за все содеянное – пятнадцать лет лишения свободы, потому что на исполнение смертной казни в России введен мораторий.
В новом российском Уголовном кодексе самая суровая мера наказания – пожизненное заключение. Взрыв на железнодорожном вокзале в Пятигорске подпадает под эту
статью.
Радуев, как никто, понимает это. Недоказанность его причастности к пятигорскому взрыву – это те же пятнадцать лет. Но потом свобода. Вычеркнутые годы только
умножают желание жить. Пожизненное заключение – растянутая смерть. Радуев не хочет умирать.
Я вижу, как он борется за жизнь, хватается за нее по-всякому.
Он лжет. Именно в ночь с 26 на 27 апреля 1997 года, доводя себя до истерики, он клялся мне взорвать всю Россию. Мне даже на надо сопоставлять числа. Дата
нашей встречи есть на первом экземпляре “Заявления...”, где Радуев, растроганный чем-то, сделал вдруг мне дарственную надпись. Эту бумажку не изъяли на
предварительном следствии. Она у меня. И я могу легко доказать виновность Радуева. Но тогда я своими показаниями приговариваю его...
...В комнате для свидетелей холодно, как на улице. Подперев небритый подбородок кулаками, за столом сидит кусками поседевший мужик. От него воняет водкой.
– Чего там? – спрашивает он, кивая в сторону зала заседаний.
Я возбужденно, с собственными сомнениями и копаниями начинаю пересказывать ему только что закончившийся мой допрос. Я ищу у него понимания.
– Ведь так? От моих показаний зависит его жизнь...
– Сука ты, понял! – говорит вдруг, набычившись, мужик. – Ни хрена от тебя не зависит!
...Этого дядьку допрашивали в тот же день. Он отец погибшего в Первомайском милиционера...
...Генпрокурор Устинов ежится на ветру, прижал к галстучной шишке тугой подбородок, идет быстро к ожидающей его машине.
– Владимир Васильевич!
Я почти вплотную подхожу к нему. Он не помнит мою фамилию:
– Да, обозреватель...
– Я могу подтвердить дату встречи...
Председательствующий: Пожалуйста, еще вопросы.
Народный заседатель Алибута Алибутаев: Вот если будут взрывы в городах, на вокзалах, будет много пострадавших людей... Погибнут... Погибнут много невинных
людей... Огромное количество...
Беловецкий: Я говорил ему об этом... Спрашивал...
Народный заседатель: И какой последовал ответ?
Беловецкий: Был разговор о войне... Это война... Чечня находится в состоянии войны с Россией...
Народный заседатель: Война бывает с военными...
Беловецкий: Вы хотите, чтобы я вам эмоционально ответил, что я думал в тот момент? Или...
Народный заседатель: Вы такой вопрос задавали ему? Так?
Беловецкий: Я задавал ему этот вопрос... Он ответил, что это один из методов борьбы. Вот так он мне сказал...
Председательствующий: Ясно...
Беловецкий: Если вас интересуют мои личные переживания, то можно я их оставлю при себе...
Когда Радуеву уже дали пожизненное заключение, из Америки мне позвонил Хасан Баиев. Он живет там последние два года по приглашению какой-то правозащитной
организации, читает лекции по военно-полевой хирургии.
– Как там?
Его слова будто падают на дно пустого оцинкованного ведра.
– Ты же слышал как? – отвечаю я.
– Про меня спрашивали?
– На суде нет. А он, когда меня увидел, заорал при всех: “Где Хасан?” “Нет его”, – говорю я ему. “Умер?” – опять орет он. “Нет Хасана в России”,– отвечаю.
– Это он умер, – выдохнул Баиев.
Махачкала - Москва
«Литературная газета» №1, 2001 г.
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru
